Татьяна Успенская - Шаман

Кеша не ответил.

Неловкое молчание стояло, как стоит пыль в безветрии.

— Я понимаю, я просто больная, зачем со мной серьёзно разговаривать…

— Дай руку, — прервал её Кеша.

Нина наконец взглянула на него. Так же тускло, сквозь ресницы, мерцают глаза в розовом потоке уходящего солнца. Похоже, Кеша не слушал её, думал о своём. Она протягивает ему руку.

Электрический свет вспыхивает неожиданно, затмевая дневной. Кеша подносит её руку под самую лампу, привстаёт, разглядывает её ногти.

— Смотри, вот где видна твоя болезнь. И в глазах видна. И в твоём нёбе. И на мочке уха. Никакой тайны, ничего сверхъестественного, всё в организме связано: каждая клетка, каждая точка, каждая линия — самостоятельная жизнь, и отражает она жизнь всего организма. Из клетки родится человек, а клетку разве увидишь глазом? Разве увидишь глазом беду, страх, смерть? Разве увидишь, как растёт раковая опухоль? Ответь мне, какая сила движет руками вяжущей женщины, когда женщина безостановочно болтает с соседкой? Ну-ка, объясни. Объясни, почему ты сидишь рядом со мной? Что держит тебя? Ну? Не ты меня, я должен спрашивать тебя об этом. Ты хочешь знать, ты хочешь понять… почему же не можешь? Это так просто.

Нина изогнулась, ей неудобно, Кеша не замечает, больно мнёт пальцы. Он смеётся над ней! Она вырывает руку.

— Ты что? — удивляется Кеша. — Тебе что пришло в голову?

Она молчит. Гаснет лампа. И одновременно розовое небо блёкнет. Оно уже не розовое, оно посыпано пылью.

— Тебе думать о своём, мне — о своём, — говорит Кеша. — Я вот решаю, как получше ухватиться за твоё гнильё. Сейчас тебе кажется, ты почти здорова. Но это обман. В тебе болезнь загустела. Я разжижу её. И, пока она не тронется из тебя, ты несколько дней будешь чувствовать себя совсем здоровой, а как только тронется, тебя кинет в слабость — это твоя болезнь начнёт бежать из тебя. Уходить она будет долго, три месяца. Только ты ничего не бойся, ты терпи тогда, делай точно, что я скажу. Одолеешь свою слабость — будешь жить. Но это будет потом, сейчас неделя твоя, решай то, что хочешь решить при ясной голове. Что сейчас решишь, то останется с тобой на три месяца.

Нина придвинулась с креслом поближе к Кеше. Про неё говорит Кеша, а она отстранена и от себя, и от него. Она ничего не понимает.

Странная смесь книжных слов и безграмотности, вроде «ложишь».

Кто такой Кеша? Похоже, искренен, говорит то, что думает, приоткрывает завесу в свой мир, а ей кажется, он не о том говорит, говорит не о главном, о главном говорил служитель в дацане. Она пытается проникнуть за завесу, прячущую Кешу, вот сейчас поймёт, о чём он.

А он будто сам с собой говорит — глаза закрыты, руки закинуты за голову.

— Звёзды, солнце, земля, человек соединены. Моё лекарство — это солнечная энергия и вся сила земли.

Над ними гулял летний вечерний сквозняк. Слова, дыхания двух людей уносились им. Новый, неведомый мир распахивался перед Ниной. Сила, скрытая в Кеше, казалась ей великой, а сам Кеша — сверхчеловеком. Именно это ощущение — сверхъестественности, необычности происходящего заставляло Нину видеть Кешу, его комнату, точно сквозь увеличительное стекло, слышать его, точно сквозь усилитель. Она — маленькая, он — громадный. Она ничего не понимает в этой жизни, он понимает всё. Человек не умещается в привычных рамках.

Она никогда не умела расслабиться так, как сейчас расслабился Кеша, всегда напряжена, стянута, подобранна. А Кеша растворён в вечере и сквозняке.

— Вот у меня была больная. Солдат, а не баба. Распределяла жизнь по минутам: когда идти в магазин, когда пить чай, когда спать с мужем. Автомат. Не жила ведь она, Нинка. — Кеша так и не открыл глаз, уверенный, что она слушает его. Она и слушала, пытаясь уловить связь с интересующими её вопросами. — Знаешь, не берёт бабу моё лечение, и всё тут. Совсем я измучился. Говорю ей что, кивает: «Да, да». Веришь, исполняла всё буквально, а результатов никаких. Не допускала она мои слова ни до сердца, ни до ума. Ванны для кожи. Кожа — вещь хорошая, только не для внутренней встряски.

— Вы говорили, главное — самовнушение. Я поняла вас, всё зависит от самого человека. Ну, и как дальше было? Вылечили вы её?

Кеша зевнул, потянулся:

— Куда деваться? Вылечил. За кишки взялся обеими руками да и вывернул бабу наизнанку. Оживела.

— Это как? В прямом смысле? Разве можно достать кишки?

Ленивый смех рассыпался по комнате.

— Ничего баба не понимала. Жизнь прожила и так, дурой, умерла бы, если бы не я. Ты думала когда-нибудь, что есть люди, как барабан: сверху задубелые, гладкие, стук от них разносится далеко, а внутри — пусто? — Он прервал себя, сквозь ресницы посмотрел на Нину. — Я разболтался, а ты уже развесила уши. Всё одно, не поймёшь ничего, твои мозги не на то направлены, нету в тебе соображения, иначе не довела бы себя до такой красотищи. Подохнуть удумала, а самой страшно. — Нина вздрогнула. Вот оно, главное: он — как рентген. — Скажи, страшно? У нас не умеют умирать. Если правильно умирать, страшно не будет. — Кеша подмигнул ей.