Колм Лидди: Потому. Что. Я. Не. Ты. 40 историй о женах и мужьях

Мне удается натянуть свитер поверх ночной сорочки и обмотать вокруг ног пляжное полотенце. К сожалению, носки и туфли я надеть не могу: слишком слаба. В холле я останавливаю свою коляску возле больших резиновых сапог моего мужа и довольно легко натягиваю их. Все, я готова к прогулке.

Я открываю входную дверь. Меня обжигает морозный воздух…

Я возвращаюсь за перчатками и шапкой…

На улице ехать быстро не получается, но мне торопиться некуда. Вокруг волшебная красота. Все укрыто белоснежным одеялом двухдюймовой толщины, на котором еще ни одно живое существо не оставило свой след. Царит тишина, нарушаемая лишь скрипом колес моей коляски и работой легких. Я качу на задний двор, потом по гравийной дорожке, полого спускающейся к реке. Натыкаюсь на первую рытвину, намереваюсь объехать ее, но передумываю. Как мой мальчик Пол на трехколесном велосипеде двадцать восемь лет назад, я направляю коляску на замерзшую лужу, ломаю тонкий лед, баламутя мутную воду.

Нет нужды катить до конца тропинки: река совсем рядом. В этом году она разлилась на целых двадцать ярдов, судя по макушкам камышей, торчащим далеко от берега.

До меня от дома доносится шум, хлопает дверь. Не раздумывая, я пытаюсь спрятаться. Быстро заезжаю за кормораздатчик. Это такая огромная металлическая конструкция, которую мой муж использует, чтобы накормить коров, когда они в поле. Если я буду сидеть тихо, он меня не найдет. Но через ржавые железные прутья я вижу, что он направляется прямо ко мне. Ну да, не сообразила: следы от колес моей коляски.

Когда он подходит ближе, я кидаю в него свой первый снежок. Промахиваюсь. Не беда: у меня еще десять, я их слепила, собрав снег с металлических прутьев. Он продолжает идти ко мне. Я бросаю второй снежок, попадаю ему в плечо.

— Ради бога, детка, — вскрикивает он, но я не унимаюсь, кидаю в него еще три снежка. Все три мимо, хотя ложатся они близко. — Полегче, детка, полегче, — говорит он. — Я же разолью!

Только теперь я замечаю, что у него в каждой руке по кружке. Не стрелять! Оказалось, он принес два горячих виски с лимоном и гвоздикой. В кружках!

— Мужчины есть мужчины, — ворчу я, притворяясь раздраженной. — Что с вас взять? — Я делаю глоток виски. Боже, какое блаженство!

— Молодец, детка! — говорит он. — Вижу, в рот ты попадаешь без промаха.

Я смеюсь. Облачка горячего пара, вырывающиеся из наших ртов, смешиваются в морозном воздухе.

— Прости, детка, — произносит он через минуту.

Я киваю.

— Так что, черная корова отелилась?

— И не думала! — восклицает он с притворным возмущением. — Нахалка! Всю ночь мне спать не давала. Оказалось, у нее просто несварение желудка! Еще месяц будет ходить!

Мы оба опять смеемся. С минуту молчим, потягивая виски. Насмешливо фыркаем. Потом мое кресло приходит в движение. Катится назад. Я забыла поставить его на тормоз. Сначала я смеюсь, а потом вдруг понимаю, что где-то за спиной у меня река. Муж видит опасность и бросается за мной. Вытягивает руку, чтобы схватить кресло, но его ладонь соскальзывает с пластикового подлокотника. Он теряет равновесие и падает в снег лицом вниз, а я продолжаю катиться бог весть куда. Я зажмуриваюсь, напрягаюсь всем телом, ожидая, что вот-вот проломлю лед и бухнусь в ледяную воду. Но кресло замедляет ход, увязает в глубоком снегу. Я смотрю вниз. Мои резиновые боты воткнулись в сугроб, который и остановил меня у самой реки. Мой муж поднимается с земли. Его лицо и весь перед в снегу. Я смеюсь. В ответ он бросает в меня снежок, метя прямо в живот.

Он роняет меня на кровать, как мешок картошки. В очередной раз.

— Прости, — бормочет он. — Ударился голенью о твое кресло.

Мокрый насквозь, он раздевается до носков и трусов. Потом бережно начинает раздевать меня. Снимает мокрые перчатки и пляжное полотенце, свитер и даже ночную рубашку, потому что она пропиталась потом. На левой ноге под коленкой у меня большой незаживающий гнойник. Он меняет повязку. В эти минуты его трусы находятся прямо у меня под носом. Выцветшие синие трусы, которые я стирала сотни раз. На них оторвана пуговица, которую надо бы пришить, но не сейчас.

— Знаешь, до приезда Моники осталось меньше часа, — говорит он.

Я не отвечаю. Я смотрю в пространство, думая — да простит меня Бог — о пенисе моего мужа. Вне сомнения, этот его орган играл важную роль в моей жизни, которая теперь уже совсем скоро закончится. Это единственный пенис, который когда-либо был во мне. Который подарил мне моих бесценных детей. И все же я плохо его представляю. Я не из тех женщин, мой муж не из тех мужчин. Мы занимались сексом — нормальным хорошим сексом — по ночам, с выключенным светом. Но в ванной вместе мы никогда не торчали: один чистит зубы, другой справляет нужду. У нас так не было принято. Еще чего.