Колм Лидди: Потому. Что. Я. Не. Ты. 40 историй о женах и мужьях

Я ясно понимаю, что из всего набора элементов «идеальной последней ночи» меня привлекает только один: посидеть или полежать в обнимку с мужем. Я поворачиваюсь к нему, но его подбородок уже упал на грудь, буклет — на пол. Я снимаю с него очки, и он глубже зарывается в одеяло. Похрапывая, бормочет:

— Максимальная скорость — четыре мили в час!

Тогда я вновь откидываюсь на подушку, подумывая о том, чтобы его разбудить. Хотя зачем? Чтобы послушать, как он суетится? «Детка, что случилось? Я забыл дать тебе болеутоляющее?»

Как сказать ему о том, что я на самом деле чувствую?

Как заставить его понять, что это и в самом деле конец?

«Ну что ты, детка. Глупости. До ста лет будешь жить! Оглянуться не успеешь, как выйдешь из больницы!» — и все в таком духе. Он будет переубеждать и успокаивать меня. Назовет тысячу причин, почему я не должна чувствовать то, что чувствую. Процитирует каких-нибудь специалистов, доказывая вновь и вновь, что я умру не скоро. Приведет в пример высказывание онколога, утверждавшего, что в моем случае вероятность выздоровления около тридцати процентов. Припомнит слова рентгенолога, заметившего у меня признаки ремиссии.

А потом мой преданный муж опять заснет.

Я решила, что незачем его тревожить. Погасила лампу и стала прислушиваться. С улицы не доносилось ни шороха ветра. Но тишина была какая-то холодная.

Разбудил меня пронзительный сигнал радиобудильника. Был час ночи. Мой муж быстро выключил будильник и встал с кровати, надел теплую фуфайку и свитер, чмокнул меня в щеку и вышел на улицу.

Этот его символический поцелуй — еще одно напоминание о том, что я, судя по всему, не способна ему ничего объяснить, — не вызвал у меня ничего, кроме раздражения. Я не фарфоровая кукла. Не сломалась бы, если б он прижался ко мне губами чуть сильнее. Но с тех пор как мне поставили диагноз, он воздерживается от крепких объятий и настойчивых прикосновений. Конечно, надо признать, что мое тело стало постепенно усыхать, как только я начала лечение. Однажды, в период химиотерапии, он провел ладонью по моей голове, и в руке у него остался клок волос. Надо было видеть, как он потом пытался с помощью слюны прилепить их на место… Жалкое зрелище. Я не сдержала слез. Теперь он, если что, говорит: «Я боюсь причинить тебе боль», и наши физические отношения сошли на нет. Только и остались эти легкие поцелуи в щеку. Да еще иногда мы держимся за руки.

Он пошел проверить коров. Несколько из них скоро должны отелиться, и за ними нужен присмотр: вдруг помощь потребуется? Отел зачастую происходит ночью, поэтому муж отправился в поле, вооружившись старым ржавым фонарем и складным ножом. Большинство коров жуют жвачку у дальней изгороди, но той, которая должна отелиться, среди них, скорее всего, нет. Она могла уйти куда угодно. Поле площадью девять акров представляет собой широкую каменистую пустошь. Его никогда толком не возделывали, и оно испещрено буграми и впадинами; там и тут попадаются кусты и небольшие деревья. Телящаяся корова где-нибудь тихо припала к земле, стараясь не привлекать к себе внимания. Мой муж найдет ее и оценит ситуацию. Не видно ли торчащего маленького копытца? Или двух? Именно так появляются на свет телята — как ныряльщики: сначала вылезают две передние ноги, потом голова, потом все остальное. Если плод лежит неправильно, схватки ни к чему не приведут. В этом случае мужу придется вмешаться.

Вообще-то считается, что мой муж уже на пенсии. А раз так, не его это дело холодной зимней ночью, в 1.52, бегать по большому полю. У нас с ним был уговор, что он сложит с себя обязанности, когда ему исполнится шестьдесят пять; да и нет нужды в том, чтобы он работал как проклятый: мы не стеснены в средствах. Но когда начался весь этот тарарам с моим раком, уговор был тут же забыт. Возможно, муж все еще надеется, что Пол каким-то чудом передумает, вернется домой и займет его место. Или кто-то из девочек. Ему было почти шестьдесят восемь, когда я убедила его сдать нашу ферму в аренду, вместе с доильной установкой, Макнамаре. Но он все равно оставил себе прилегающий к дому участок в двадцать акров. «Пусть у нас останутся несколько сосунков. Чтоб мне было с кем поиграть», — сказал он.

И вот уже почти час он забавлялся с сосунками на улице.

— Держи, детка, — сказал он в 2.19 ночи. В руках у него две чашки с кофе; мой кофе без кофеина и, разумеется, без молока. Рассерженная его долгим отсутствием (ведь это наша последняя ночь вместе), вместо «спасибо» я буркнула «угу». Муж разделся, снова залез в постель. Ноги у него ледяные, сто лет пройдет, пока согреются.