Ольга Лазорева - Возвращение русской гейши

— Представляю, — задумчиво проговорил Всеволод. — Вы наверняка общаетесь с самыми разными слоями населения.

— Как раз и нет, — сказала я и подняла на него глаза. — Такую услугу могут позволить себе только состоятельные господа.

— И кто был среди ваших клиентов? — спросил он с явным любопытством.

Такой поворот в разговоре мне совсем не понравился. Я видела, что они оба выжидающе на меня смотрят.

— Достойные люди, — ответила я после паузы и улыбнулась.

— А я достоин общаться с такой прекрасной и умной девушкой? — после паузы спросил Всеволод.

— «Среди цветов — вишня, среди людей — самурай» — так говорят в Японии, — сказала я и улыбнулась немного лукаво.

Мужчины переглянулись и рассмеялись.

— Придется стать самураем, — тихо заметил Всеволод.

В одиннадцать вечера наше время закончилось. Я незаметно кивнула Ханако, и она вышла вслед за мной.

— Переодеваемся, — сказала я, когда мы оказались в служебном помещении. — Я тебя отвезу на такси домой. А то уже поздно.

Наш шофер был в отпуске, поэтому на две недели мы остались без служебной машины.

— Он на меня и внимания не обращал, — заметила с обидой Ханако, снимая кимоно. — Все с тобой!

— Это тебе так показалось, — спокойно ответила я. — И потом, ему за сорок! А тебе всего восемнадцать!

— Мне нравятся мужчины постарше, — сказала она.

— Слушай, и чего ты так к нему прицепилась? — удивилась я.

— Не знаю, — захныкала Ханако. — Сразу понравился, как увидела! У тебя что, так никогда не было?

Я не ответила. На душе стало грустно. После паузы я сказала:

— У меня есть его визитка. Возможно, его организация пригласит нас.

— Да? — тут же обрадовалась она. — И где он работает?

— В прокуратуре, — рассмеялась я. — Помощник прокурора.

— Здоровски! — восхитилась Ханако.

— Послушай, девочка, у него наверняка семья, дети. И с нравственностью у них строго. Так что особых надежд не питай.

Но я видела, что на нее мои доводы не действуют.

Мы смыли грим и переоделись. Я подхватила свою сумку и тихо проговорила:

— Уходим незаметно и ни с кем в разговоры не вступаем. Мы уже Таня и Рита, поняла? А прекрасные Аямэ и Ханако улетели, словно птички в неизвестном направлении.

— Да, поняла, поняла, — ворчливо ответила она.

Мы вышли на улицу из служебного входа, обогнули здание и остановились у проезжей части. Я подняла руку и в этот момент заметила Всеволода, стоящего возле серебристого «Мерседеса». Он пристально смотрел на вход в клуб и явно кого-то поджидал.

«Не иначе нас», — мелькнула догадка.

Я медленно пошла по тротуару, удаляясь от него. Он мельком глянул на нас, но, конечно, не узнал. И вновь стал смотреть на дверь. Но Рита тоже его увидела и вцепилась в мою руку.

— Пошли, попросим, чтоб подвез, — умоляюще зашептала она.

— Еще чего не хватало! — возмутилась я. — В интересах бизнеса нас не должны видеть без грима и кимоно.

В этот момент возле нас притормозило такси, и я впихнула в него Риту.

Условия существования порока в Европе совершенно отличались от Японии, где все было выставлено на всеобщее обозрение. Мужчина в Японии всегда хотел выглядеть повесой, неумеренным потребителем сакэ, свободно и раскованно ведущим себя в окружении куртизанок и гейш, где такое поведение прекрасно укладывалось в Традицию. Надо было быть богатым и не скупиться на затраты, чтобы получить лучших девушек, лучших гейш, однако в качестве вознаграждения там исполнялась любая фантазия, любое желание. Мужчина в этой среде считался высшим существом. И все мужчины там были равны — от торговца до самурая, до тех пор, пока могли платить. Немудрено поэтому, что на гравюрах это состояние называлось укиё-э — «картинками из плывущего мира».

Мужчина из самых низов, уродливый, презираемый, мог снять целую улицу чайных домов и погрузиться со своими друзьями в эту страну алкоголя, плоти и чувственности. Он покупал тела женщин, сакэ, музыку гейш, жесты и неприличные истории, пока не кончались деньги. Это не было тайным наслаждением; все было законно и открыто. Там были рады всем: хатамото (высокопоставленным чиновникам сёгуната), самураям, игрокам, рисовым спекулянтам…

Иерархия продажных женщин поднимала высоко. Он мог прижиматься к обнаженным телам, ласкать белую шею, извечный символ женской красоты и притягательности для японских мужчин, соединяться в различных чувственных позах, быть удовлетворяемым любым действием — нормальным или (считаемым некоторыми) ненормальным.