Мария Лебедева - Горький мед

Закончив разговор, она подумала о том, какой Шурик хороший и заботливый и как жаль, что Светка не любит его. Ольга, конечно, понимала, что попала в зону его заботы не сама по себе, а из-за Светки, и он принял в этом деле такое горячее участие только потому, что оно касалось непосредственно Светки. Она представила себя на месте подруги: кто стал бы, не жалея времени и сил, отстаивать ее интересы и пытаться помочь ей? Таким человеком был только дядя Паша, но и тот сейчас в больнице. При этой мысли ей стало так горько и обидно, так сиротливо и одиноко, что она бросилась на диван и зарыдала от жалости к себе.

Ночью Ольга долго не могла заснуть, вставала, принимала снотворное, проверяла, хорошо ли закрыты окна и дверь, ложилась и снова начинала рыдать, не в силах остановиться и успокоиться. Острое чувство одиночества и пустоты приводило ее в отчаяние и заслоняло даже страх, черной стеной нависший над нею после ухода Шурика. Она считала, что никому не нужна и что жизнь ее лишена всякого смысла и интереса, что впереди ее ожидает лишь одинокая старость со всевозможными подаграми и склерозами.

При мысли о болезнях Ольга вдруг вскочила с дивана, подбежала к большому зеркалу в прихожей, включила свет и сняла ночную рубашку. В зеркале отразилась ладная, стройная женщина с красивыми ногами, упругой грудью и матовой кожей. Немного опухшее от слез лицо обрамляла рыжевато-каштановая пена густых волос, из страдальческих зеленых глаз, выражавших безысходную тоску, неостановимо текли слезы. Вдруг лицо ее исказилось, как от боли, она ударила ладонью по зеркалу и громко простонала: «Не-на-вижу!..»

Уснула она только под утро, когда за окном было почти светло и вовсю пели птицы. В половине девятого ее разбудил телефонный звонок. С трудом оторвав голову от подушки, она доплелась до прихожей, сняла трубку и хриплым со сна голосом проговорила:

— Алло… Слушаю вас.

В трубке раздалось свистящее дыхание.

— Федор Михайлович, вы очень кстати, — оживилась она. — Если вас не затруднит, зайдите, пожалуйста, к нам в редакцию и предупредите Искру Анатольевну, что я буду после обеда.

Трубка молчала.

— Федор Михайлович, вы меня слышите?

Напряженное дыхание с присвистом возобновилось.

— Спасибо.

Довольная тем, что «почитатель» позвонил кстати и хоть на что-то сгодился, она снова нырнула под одеяло.

В издательство Ольга заявилась с большой темно-красной розой на длинном стебле, которую она обнаружила в дверной ручке, выходя из квартиры. После тяжелой ночи и снотворного болела голова, но, увидев такую красоту и совершенство природы, она была обезоружена и более или менее примирилась с наступившим днем.

Когда она шла по улице с цветком в руке, никому из прохожих и в голову бы не пришло, что эта изящная молодая женщина одинока и глубоко несчастлива, что ночь она провела в надрывном плаче по своей загубленной жизни и что цветы ей дарит только выживший из ума поклонник средних лет.

В их редакции пир шел горой, столы были сдвинуты на середину комнаты, накрыты белой бумагой и уставлены всевозможными сладостями, в центре одиноко возвышалась бутылка шампанского.

Ольга растерялась от неожиданности, но все присутствующие громко и на все лады выразили удовольствие при ее появлении, к ней подскочил возбужденный Никанорыч, странно помолодевший, в новой светлой рубашке и при галстуке, и, выхватив из ее рук розу, восхищенно произнес:

— Тронут, Ольга Михайловна, тронут до глубины души, что не забыли старика, — и усадил ее рядом с собой.

Искра Анатольевна, не выпуская изо рта папиросы, звеня бубенчиками на браслетах, тут же принялась метать ей на тарелку все, до чего могла дотянуться.

Тут только до Ольги дошло, что у Никанорыча день рождения, эта славная дата совершенно выпала у нее из головы, и она в замешательстве пробормотала что-то похожее на поздравление. Никанорыч пришел в неописуемый восторг от ее эпиталамы, чему способствовал, скорее всего, тот факт, что бутылка шампанского была уже почти пуста и что она была наверняка не первая и далеко не последняя. Было решено, что допить оставшееся должны Ольга с Никанорычем, причем на брудершафт. Выпив, Никанорыч крякнул, по-гусарски расправил несуществующие усы и, обдав ее ароматом «Красного мака», галантно трижды поцеловал ее в обе щеки.

Ольга заметила, что их комната стала напоминать оранжерею или цветочный базар у метро, потому что все подоконники, тумбочки и пол у окна были в букетах цветов, собранных, видимо, по всему издательству.