Анна Смолякова - Прощальное эхо

— Милая, я есть не буду, не успеваю. — Он походя чмокнул ее в щеку. И в этом небрежном поцелуе, да еще, пожалуй, в давно забытом огоньке, блеснувшем в его глазах, ей почудился пронзительный отзвук прошедшей ночи. Но лишь почудился и окончательно растаял в воздухе, как тихий звон серебряного колокольчика.

— Но как же… — Оксана кивком головы указала на готовые сандвичи.

— Ничего, я поем в перерыве, а ты позавтракай без меня.

Клертон выскочил из дома без плаща и зонта и чуть ли не заячьими прыжками, совсем несвойственными «пингвину», побежал к гаражу. Через пару минут черный «Мерседес» выехал из ворот особняка. Оксана пожала плечами, завернула сандвичи в полиэтиленовую пленку и переложила их в холодильник. Есть совершенно не хотелось. Завтрак она готовила исключительно для мужа, а он, как заполошный, умчался, забыв даже взять зонт.

«А ведь сегодня наверняка пойдет дождь!» — подумала она, посмотрев на небо, так недолго остававшееся безукоризненно голубым. Оксана вышла в прихожую. Черный зонт Клертона с длинной деревянной ручкой висел, как обычно, на крючке. И тут она увидела, что на тумбочке лежит незнакомая коричневая кожаная папка. Она никогда ее раньше не видела и была почти уверена, что Том привез ее с работы и в спешке забыл.

«Ну, что ж, придется звонить, а потом скорее всего ехать к нему в офис», — подумала Оксана и взяла папку с тумбочки. Она уже собралась вернуться на кухню, когда неожиданная мысль промелькнула у нее в голове: «А что если это папка доктора Норвика?.. Тогда из дома уезжать не следует, он может вернуться за ней в любой момент. Возвращение Джеймса было бы неприятно. В любой другой ситуации она, мило улыбнувшись, отдала бы ему забытые бумаги прямо на пороге, пригласила бы выпить чаю, а если бы он отказался, не стала слишком настаивать. Но после вчерашнего… Придется как-то объяснить свое вчерашнее поведение и тем самым поставить бедного Норвика в еще более неловкое положение. Он ведь и так наверняка себе места не находит. Сказка про внезапную и острую головную боль никого не обманет и только усугубит ситуацию…

Желая убедиться в том, что бумаги все-таки принадлежат мужу, Оксана расстегнула позолоченную защелку и раскрыла папку. Она была набита документами, напечатанными на принтере, и газетными вырезками. Но уже через секунду Оксану совершенно перестала волновать проблема, кому принадлежит папка. Она пристально вглядывалась в самый первый газетный листок. Русский газетный листок… Примерно половину страницы занимала фотография молодой улыбающейся женщины, а подпись внизу гласила: «Врач-педиатр московской частной клиники «Мама и кроха» Алла Викторовна Денисова»… Алла, ну, конечно, Алла! Как же она могла забыть ее имя! Андрей, знакомя их в том кафе, тогда еще так смешно сказал:

— Ксюха, познакомься, это Алка.

Женщина улыбнулась как-то не очень весело и заметила:

— «Алка» от слова «алкоголик»… Помнишь, наверное, Андрюшенька, как мы чуть ли не всем курсом обмывали в общаге удачную сдачу госэкзаменов? — И, уже обращаясь к ней, добавила: — Он тогда повел себя как настоящий джентльмен. Таскал меня, пьяную, по всем этажам, пока не нашел свободную кровать, где я могла бы выспаться. С тех пор только так и зовет: не Алла, не Аллочка, а Алка…

Она выглядела довольно симпатичной и немного грустной. Оксана подумала тогда, что эта женщина наверняка влюблена в ее Андрея. Иначе с чего бы ей смотреть на нее так странно? И еще более странно она смотрела на нее потом, в клинике. Привел же Господь лечь именно туда, где работала эта женщина! И ведь именно она тогда завела тот странный разговор, что теоретически ребенок может остаться жить… И как она проходила потом мимо ее палаты: быстро, дробно стуча каблуками, словно боясь столкнуться и посмотреть ей, Оксане, в глаза!.. Полтора года спасенной девочке, от которой отказались родители. Якобы отказались!

Оксана, все еще сжимая в руках папку, опустилась на пол прямо в прихожей. Она не знала, из чего, из какой крохотной надежды выросла ее уверенность, но тем не менее…

«Моя дочь жива!» — произнесла она по-русски и, уронив лицо в ладони, заплакала.

Когда-то в детстве у нее была юла с блестящими красными и зелеными полосками. Но запускать ее особенно было негде: стол обычно был завален папиными бумагами или на нем стояла мамина швейная машинка, а на полу… Деревянный, зашпаклеванный, но все же со щелями — для юлы он совершенно не годился. «Докрутившись» до очередной впадины между досками, она обычно резко спотыкалась, словно подвернув свою единственную коротенькую ножку, и неуклюже заваливалась на бок. Оксана охладела к юле и довольно скоро забросила ее в «темную комнату» и вдруг, ни с того ни с сего, вспомнила о ней сейчас, глядя сквозь лобовое стекло на вращающиеся колеса «Мерседеса». Утреннее шоссе казалось идеально гладким, словно вылизано языком, и автомобиль Клертона мягко катил по нему с тупой целеустремленностью юлы, которой ничто не мешает.