Анна Смолякова - Прощальное эхо

Естественно, что благостные рассуждения отца, никогда не умевшего достойно обеспечить собственную семью, о «лошадках на выгоне» вывели ее из себя. Вот тогда она и швырнула на пол тарелку с картофельным пюре…

Доктор Норвик смущенно прокашлялся, Оксана незаметно выдохнула и разжала кулаки.

— М-м-м, Оксана, я, по всей видимости, должен просить у вас извинения за то, что невольно причинил боль, — он еще больше наморщил вспотевший лоб. — Но, клянусь, я не хотел вас расстраивать… Мне почему-то показалось, что вам будет важно узнать, что сейчас ваша дочь, несомненно, осталась бы жива…

— Все нормально, извинения излишни, — прошептала она и вышла из-за стола. Сейчас ей было абсолютно наплевать на английский этикет, на джемпер, слегка задравшийся на спине, на озабоченный взгляд Тома. Просто у нее больше не было сил слышать про Москву, про полуторагодовалых малюток и недоношенных младенцев, про гениального доктора Денисову Анну Васильевну (или как там ее?). Оксана с опущенной головой поднялась по винтовой лестнице в свою спальню и упала на кровать. Узкая юбка перекрутилась вокруг колен, и в другой момент она бы обязательно расправила ее, ведь красивой надо быть не только для окружающих, но и наедине с собой, но сейчас ей не хотелось даже шевелиться. «За что все ненавидят меня? — думала она, глядя на свое отражение в зеркале. — Почему им нравится делать меня несчастной и мучить? Почему им приятно, как павловскую собаку лампочкой, дразнить меня разговорами о ребенке? Разве я настолько виновата?» Сквозь непонятное и неконкретное «они» проступали лица Тома и Джеймса Норвика, чопорная физиономия врачихи в Центре репродукции, слащавая улыбка соседки, гуляющей с колясочкой. И только когда этот невыразительный хоровод затмило лицо мужчины с прямым, слегка длинноватым носом, черными волосами и синими, чуть более темными, чем у нее самой, глазами, Оксане удалось уснуть…

Неожиданно приближающиеся к двери шаги Тома она вдруг услышала так ясно, словно и не спала совсем. Услышала, удивилась и даже немного испугалась. Муж для занятий любовью всегда выбирал совершенно конкретное время — самое начало ночи, когда они только-только успевали разойтись по своим спальням. Она обычно еще стояла в бюстгальтере и плавочках, намереваясь переодеться в пижамку или ночную сорочку, когда раздавался деликатный стук в дверь, и на пороге появлялся несколько смущенный Томас. Как он умудрился в свои сорок лет сохранить стеснение, присущее юнцу, Оксана понять не могла, да в общем-то и не стремилась. И только каждый раз, когда муж, придавив ее к кровати, традиционно раздвигал своими круглыми и тяжелыми коленями ее ноги, думала: правда или нет то, что он рассказал ей во время их второй или третьей, еще довольно яркой и немножечко сумасшедшей близости? Тогда Том ляпнул, что как-то в Париже воспользовался услугами проститутки. Ляпнул и тут же покраснел. Наверное, он тут же вообразил, что Оксана начнет просчитывать ассоциации, возникшие у него в голове: постель — женщина — шлюха. Но она лишь рассмеялась звонко и безудержно и, обняв его за шею, притянула к себе… И вот теперь два раза в неделю она регулярно размышляла над одной «проблемой»: «Интересно, а с французской проституткой тоже было так? И она его ничему не научила? Только — колени вместе, колени врозь, и поехали?»

Эти его тихие, пингвиньи шаги за дверью были необычными и даже немного пугающими. Необычными потому, что степенный и благовоспитанный Том Клертон никогда бы не позволил себе разбудить жену только для того, чтобы заняться плотскими утехами. А пугающими… Оксана осторожно, чтобы не скрипнуть пружинами матраца, перевернулась на другой бок и плотнее сомкнула веки. Ей была и страшна и неприятна одна мысль о том, что мужчина сейчас будет касаться ее тела языком, руками, приникать широкой грудью, животом, тыкаться между ног возбужденной, горячей плотью. Сейчас, когда ей плохо и грустно, когда ее так обидели и расстроили, бестактно напомнив о той девочке! Ей просто не хотелось испытывать удовольствие, ну не хотелось — и все! Спокойный полумрак спальни и горькая радость одиночества — вот ее удел… А когда он уйдет, надо будет снять юбку, джемпер и колготки, не спать же в самом деле как бродяга на вокзале?

Дверь отворилась, почти не скрипнув. Оксана, старательно притворяясь спящей, слышала, как Том подошел к ее кровати, как присел на краешек, как склонился над ней. Она почувствовала на своей шее его горячее, несколько сбившееся дыхание и нервно сглотнула, впрочем, тут же выдав это за ночное и немного детское причмокивание губами. Наверное, он улыбнулся. Во всяком случае, Оксана молилась об этом. Ведь тогда умилившийся и растроганный Клертон наверняка уйдет. И он действительно встал с кровати. Но зато следующий звук не оставил сомнения в его дальнейших намерениях: с мягким вздохом соскользнул на пол небрежно брошенный на пуфик его шелковый домашний халат.