Ксения Васильева - Западня, или Исповедь девственницы

Но что делать, что делать? Пусть Натали, в конце концов, пробует?.. Но как только Анне почувствует малейшую опасность для Рихарда, она тут же все прекратит… Как? Она пока не знает. Но придумает.

— Знаете, Анне, мне было бы очень жаль, если бы наши визиты к барону прекратились. Мне так хочется еще раз побывать в замке и, если честно, бывать там. Умиротворение и тишина сейчас мне необходимы. Я думаю, от наших визитов ничего плохого не произойдет?..

Ведь мы с вами благодаря вам все будем знать? А картины… Если барон захочет… Он сам мне скажет, мне так кажется… И пусть приезжает кто угодно, никто не заставит меня поступать непорядочно.

Наташа весомо замолчала.

Анне поняла, что мадам и вправду хочется бывать в замке и что ей там хорошо и покойно, как хорошо и покойно самой Анне рядом с этими стариками, Рихардом и Солом, почти в полной тишине…

— Дорогая, — сказала Анне, — тогда не станем откладывать в долгий ящик, и в этот же уикэнд поедем в замок, — она лукаво улыбнулась, — и покатаемся в карете… Хотите?

Наташа даже покраснела от радости: как она хотела проехаться в карете! — под цокот копыт, в тиши дальней дороги, где нет машин… Какое, наверное, это счастливое ощущение!

— Давайте, Анне! — почти крикнула Наташа. — Мне так этого хочется!

Они условились, и Анне ушла. А Наташа вдруг обрадовалась, как девочка: оттого, что она будет кататься в карете, и не с кем-нибудь, а с бароном, известным далеко за пределами своей страны, недаром же Динар так хлопочет об их дружбе и не зря сюда прибыл Проскурников…

А на Рождество она поедет в Россию! Пусть Динар хоть подохнет от злобы! Хоть на два дня, а поедет!

Рихард встретил их в своем имидже. Одет как для малого приема: пиджак, не темные брюки, шейный платок, растворенный ворот рубахи, светлой, в еле заметную полоску.

«Как же он красив!» — подумала Наташа.

Барон и Наташа встретились как добрые знакомые, и пожалуй, даже достаточно давние. Чувствовалось, что барон рад этой встрече. Но ему вдруг стало стыдно, что он как мальчишка разрядился и выступает павлином, а должен бы встретить их с палкой и в шлафроке. Старый дурень! Но ведь вот что странно: годы уходят, а сердце, ощущения не меняются, ну, чуть притушены — причем иногда! Ну, чуть больше он устает.

Барон молчал.

Наступила некая неловкость, которую нарушил Рихард, сказав, что сейчас они выпьют кофе, и если дамы не возражают, то он приглашает их на прогулку — ему не хотелось бы менять распорядок дня. Позвал Сола, попросил его приготовить кофе и принести чего-нибудь «горячительного», ибо он надеется, что дамы не откажут ему в совместной поездке, а в карете можно замерзнуть.

И вот — цокот копыт по брусчатке, и медленное движение по аллеям, дороге, ведущей через пригород в леса, похожие на парки. Езда в коляске завораживала: вроде бы хотелось спать или грезить. Говорить не хотелось, думать — тоже, хотелось ехать и ехать…

Отошли куда-то в небытие и Сандрик, и мама, и все остальные. Остались лишь тишина, покой, цокот копыт и медленное покачивание коляски.

Когда они вернулись в замок, в зал, Сол подал обед.

За обедом больше говорил барон, он вдруг рассказал о своем знакомстве с Селезневым, вспомнил Париж, как-то немного печально, краем задел свою молодость, которая пролетела, и оказалось, что он провел ее совсем не так, как нужно было бы. Что в молодости жизнь кажется ужасно длинной, и думается, что все успеешь, а на самом деле…

Видя, что Наташа после поездки находится в некоторой прострации, Анне обратилась непосредственно к ней:

— Дорогая, вы же еще хотели посмотреть картины? Ведь так?

Наташа с ужасом поняла, что ничего не слышала и, собравшись, закивала — да, да, она очень хотела еще побыть там, ведь в прошлый раз она просто не смогла вобрать в себя и четверти…

Барон выслушал все это, следя за ее губами.

Они прошли в галерею, и Наташа снова восхитилась картинами, и их размещением, и снова ее потрясли полотна и картины Селезнева… Но Анне, когда они подошли к «русской стене», сказала громко, прямо в лицо Рихарду, что Натали немыслимо радостно и вместе с тем больно смотреть на эти картины. Наверное…

Наташа обернулась к ней, в глазах у нее было предупреждение, но Анне понесло:

— Рихард! Я бы на твоем месте…

Наташа поняла, что Анне наговорит такого, что в отношениях с бароном наступит крах. А если Анне по глупости скажет что-либо о дарственной в отношении картин русских художников, Наташе ничего не останется, как ретироваться по возможности достойно и никогда больше сюда не приходить, а уж если и прийти, то никогда ни полслова о картинах!