Олег Кудрин - Кармелита. Счастье цыганки

— Он тебе не отец. Твой отец — Игорь!

— Нет, мама, мой отец — Астахов. Я это понял давно. И навсегда! Никакого другого отца я не знаю. И не признаю. Мама, обещай, что ты прекратишь все эти темные делишки.

— А если я не стану обещать, что ты мне сделаешь? Что?

Антон не ответил, потому что и сам задумался, а что он может сделать матери. Она же, почувствовав его нерешительность, продолжила:

— Стой, погоди… Я попытаюсь догадаться. Ты сдашь меня милиции. Сдашь вместе с этим отравленным кувшином, на котором мои отпечатки пальцев… Что ж! Попробуй! Но учти, это очень сложно — сдать мать. Ведь я люблю тебя. — Тамара пошла к выходу.

— Мама, остановись! — умоляющим голосом крикнул он.

Она замерла на мгновение у двери. Потом резко бросила:

— Нам больше не о чем разговаривать, — и ушла.

Антон посмотрел на графин с отравленной водой. Что делать? Нужно принимать решение. Но какое?

Так, в нерешительности, он простоял минут пять. Потом тряхнул головой, как будто сбрасывая какое-то наваждение, и вышел, прихватив с собой кувшин.

Олеся умерла? Нет, этого не может быть, в это нельзя поверить. Наверное, произошла какая-то ошибка. Вот сейчас она выйдет из-за угла навстречу, и все. Пройдет этот дурной сон, который начался там, в милиции…

До сих пор Астахову наибольшим горем казались ссоры с Олесей, в последнее время участившиеся. Он был уверен, что ничего хуже быть не может. Оказалось, может — это ее смерть.

Николай Андреевич присел на скамейку, постарался вспомнить, когда между ними впервые пробежала искорка, та самая, которая потом оборачивается любовью. Он прикрыл глаза. И воспоминание всплыло само собой.

…С тряпкой для протирания пыли в руках она перебирала бумаги, лежавшие по всему его столу. А он вошел, строго спросил:

— Что вы здесь делаете?

На самом деле строгость его объяснялась неловкостью положения и, наверное, даже стыдом. Он ведь всегда стеснялся беспорядка, периодически возникающего у него на столе. И поэтому, когда кто-то вторгался на его стол, он, проявляя особый вид самозащиты, становился ужасно раздражителен.

Но Олеся ничего этого, конечно же, не поняла. Она совершенно растерялась, беспомощно, по-детски посмотрела на него. На глаза мигом навернулись слезы.

— Я… я… пыль протираю, бумаги стопкой складываю. У вас такой беспорядок на столе!

И только тогда он осознал свою вину. Ему стало страшно неловко: это же его бич с детства — захламленный рабочий стол. Как мама ни ругала (а потом жена, точнее, жены), толку никакого. Нечего сказать, молодец! Сам виноват, а на девочку набросился. Вон до слез довел… Как же убирать, не собрав бумаги, тонким слоем рассеянные по всему столу?

Тогда эти мысли мигом пронеслись в голове. И он ответил, так же несколько растерянно, виновато:

— Ну да, да. Все некогда. Руки не доходят.

— Не страшно, — улыбнулась Олеся. — Теперь же есть я. Я постоянно буду все убирать и аккуратно складывать. У вас же работы, наверно, очень много. Ведь так?

«Боже мой, — подумал он тогда. — Неужели хоть один человек на свете заметил, что у меня много работы?!»

— А не обманете?! — спросил шутливо.

— Ну что вы?! Нет, конечно! Я вообще никогда не обманываю, — сказала Олеся и тут же прикусила язык, застеснялась своего пионерского хвастовства.

Потом — звонок. Рабочий телефон загремел, как большой симфонический оркестр, сбив начавшие складываться особые отношения между ними. Он схватил трубку:

— Алло! Да?!. Да-да, конечно. Документы готовы. Да. Проект согласован… Бумага? По факсу? Да, вижу. Уже ползет. — Он ловко вытащил бумажку, порожденную факсом, быстро пробежал ее глазами. — Понятно. А что говорят юристы?.. Ясно. Выезжаю. И сейчас же отправляю письмо Зарецкому.

Ему нужно было убегать. А она смотрела на него так преданно, так верно. И тогда он сказал:

— Елки-палки, тороплюсь… И Тамара куда-то ушла. Олеся, вы умеете пользоваться факсом.

— Ну конечно! Я же девушка сообразительная.

— Так вот, сообразительная моя, — сказал он, незаметно для самого себя переходя на «ты». — Я сейчас должен срочно убежать, а ты, пожалуйста, отфаксуй это письмо по этому вот адресу. Все! Я в тебя верю! Пока! — и убежал.

Да, да именно тогда он по-настоящему обратил на нее внимание. И сказал ей «ты», что для него значило очень много. Правда, вот это «ты» было не навсегда. Он еще долго путался, говоря ей то «ты», то «вы».

Но как же так вышло, что они не были счастливы, когда жили вместе? Почему? Ведь он действительно в нее верил, всегда верил!