Джей Макинерни - Модельное поведение

Когда он смотал к себе в контору, я заказал водку с соком.

— Тебе не стоит так пить, Коннор.

— А тебе не стоит так есть, — парировал я.

— Я не ем.

— Вот именно, ты анорексик, Брук.

— Я? Ты с ума сошел? Я ем как свинья!

— Ты ела сегодня?

— Конечно, ела.

— Что?

— Я ела крекеры.

— Ты больна, Брук.

— А как насчет тебя?

— Я просто в печали. Я убит горем, поняла? Иисусе! По крайней мере, ты больше не режешь себе вены.

— Не кричи на меня, пожалуйста. Я очень хочу, чтобы ты не нападал на меня сейчас, хорошо?

— Хорошо. — Я взял ее руку, тонкую, хрупкую руку, и держал, пока она не отняла ее, чтобы зажечь сигарету, пока не потухла предыдущая.

— Тебе ее не хватает? — спросила Брук.

— А ты как думаешь?

— Ты считаешь, что, если бы не я, ты женился бы на Филомене?

— Чем ты могла помешать?

— Я не знаю, такое ощущение, что тебе необходимо заботиться обо мне?

И прежде чем я успел подумать, как ответить, она добавила:

— Звучит нескромно.

— К сожалению, я не могу никого винить, кроме себя. Ты будешь «Калифорнийский ролл», если я закажу?

— Ну что? — спросила Брук, когда мы вышли в безымянное сияние городского ущелья. — Чем бы ты хотел заняться? Может быть, пойти в Рокфеллер-центр посмотреть на елку и понаблюдать за катающимися?

Почему-то эта идея показалась мне забавной. Мальчик и его сестра на прогулке. Это так рассмешило меня, что пришлось крепко стиснуть Брук, чтобы успокоиться.

— А потом поглазеем на витрины и послушаем рождественское шоу на «Радио сити»?

Она тоже смеялась и хлопала меня по спине.

— Я не уверена, что в Рокфеллер-центр пускают преступников.

— Кого это волнует? У нас дома растут апельсины. Что на это могут ответить поганые ньюйоркцы? Представь, что мы завтра уезжаем!

— Без Корветты не будет Рождества, — улыбка исчезла с лица Брук. И под влиянием резкой смены настроения появилась опять: — Давай не поедем домой. Давай поедем на Багамы. Удерем от всех этих белых с их пакетами, полными покупок и семейных обстоятельств.

— Мы не можем от них удрать. Мы и есть они.

На ее лице появилась печаль, я взял ее руки, и пешеходный поток Пятой авеню затопил все вокруг нас. Я вспомнил, как в прошлом году Филомена вешала звезду на рождественскую елку, стоя на скамеечке, как ангел — в белом платье.

— Чипа Ральстона забодал лось на холмах близ Ливингстона (штат Монтана). Удар пришелся в пах.

— Чип изменил Филомене и ушел к Миле Йовович. Обложки всех бульварных газет пестрят фотографиями свадьбы, которая проводилась в Лас-Вегасе.

— Чип откинул копыта от передозировки на лос-анджелесском тротуаре у выхода из «Вэйпер рум», а прохожие так и проходили мимо. Позже на автостоянке актриса Кристина Эпплгейт развлекала своих друзей, пародируя его предсмертные спазмы.

— Филомене поставлен смертельный диагноз, она возвращается в Нью-Йорк. Коннор Макнайт, он же Кристиан, не слушая советов друзей и семьи, принимает ее и ухаживает на протяжении всей ее тяжелой болезни. Ее последние слова на смертном одре были: «О Коннор, мне так жаль. Ты был единственным мужчиной, которого я любила».

Брук поняла, что я не в состоянии вернуться в одиночестве в свою квартиру, и пригласила меня провести ночь у нее перед тем, как мы полетим домой. Она согласилась поесть, если я соглашусь не пить, — сложные условия для обоих. Корветта позвонила из аэропорта, чтобы сообщить, что ее рейс задержался, поэтому она едет прямо в отель, и мы увидимся завтра после ее переговоров. Я был счастлив, что мы проведем вечер вдвоем с Брук. Когда принесли еду, она начала ковыряться в овощах: изучила изумрудные горошины, изучила цвет и свежесть чилима. С палочками она обращалась так, будто они сделаны из драгоценного материала.

Брук в пижаме. Пижама Брук — это, вообще-то, старые шерстяные папины брюки, — думаю, вы угадали, — от «Брукс бразерс».

— Как будто мы маленькие, — счастливо улыбнулась она. — И ты прокрался в мою комнату.

— До того, как ты пошла в школу, — в моем голосе проскользнули нотки обиды, удивившие меня самого.

Круглая отличница в местной старшей школе, она попалась в своей спальне за курением косяка, после чего было решено перевести ее в школу-интернат. А пока наши мамаша и папаша метались и заливались дополнительными порциями спиртного, пытаясь избежать мыслей о том, что еще она способна натворить, Брук снова была поймана за этим делом Дэйзи, нашей свирепой экономкой-баптисткой, которая работала в доме сто лет. Авторитет Дэйзи был непререкаем, ее слово было более веским, чем родительское, и она имела твердые представления о том, как должна вести себя белая девушка из хорошей семьи. Дэйзи раздула из этой истории такой скандал, что моему отцу пришлось предпринять решительные действия. Брук уступила, а я был раздавлен. И я был зол на нее, потому что все выходило так, будто она хотела, чтобы ее поймали: она знала, что Дэйзи была в доме, передвижения Дэйзи по дому не были секретом — ее появление всегда предворялось пыхтением, сопением и дрожанием мебели.