Тереза Ревэй - Время расставания

И никакого шума на улице. Свет фонарей растворялся в туманной дымке. Лишь потрескивание паркета. Создавалось впечатление, что дерево вздыхает. Молчанию души вторило молчание ночи. И именно в этот час молчания и появилась на свет Камилла.

Андре понимал, что его отец стареет. С некоторых пор Огюстен стал медленнее двигаться и порой долго смотрел в никуда.

— Я устал, — обронил он.

Андре почувствовал, что леденеет. Никогда раньше он не слышал, чтобы отец признавался в своей слабости.

— Я растратил последние силы, пытаясь предотвратить раскол синдиката, и я потерпел неудачу. Впредь, — саркастическим тоном продолжил Огюстен, — у нас будет не только Объединение предпринимателей, в которое входят все французские меховщики и скорняки, к чьему мнению прислушивались даже во время составления Версальского договора, но и новый профессиональный союз. Они, видите ли, рассматривают нашу профессию под иным углом. Они даже предлагают основать Профессиональное училище меховщиков, как будто имеющиеся курсы уже не годятся.

«А ведь они не во всем не правы», — подумал Андре. В отличие от отца, он поддерживал некоторые требования «диссидентов», как их презрительно называл Огюстен. Андре одобрял их стремление совершенствовать методы обучения и облегчить жизнь ветеранов.

Огюстена также безмерно раздражали демонстрации, проходящие в Париже, — таким образом рабочие отстаивали свои права. Этот человек долга полагал подобные действия бесполезными и даже опасными, считал пустой тратой времени эту борьбу за права всех и вся! «Можно подумать, что мы в Лейпциге», — сердито бормотал он, завидев красные стяги. Во время одной из своих поездок в Германию, уже после перемирия, старый Фонтеруа был шокирован жестокостью уличных боев между спартакистами [8] Члены «Союза Спартака» — организации германских левых социал-демократов. и отрядами кайзеровской армии. С тех пор Огюстен заявлял всем и каждому, что красная гангрена, которую распространяют эти отвратительные Советы, уже поразила и страны Запада.

Огюстен Фонтеруа раскурил сигару. Его взгляд оставался острым, хотя под глазами набухли мешки.

— Я приближаюсь к своему восьмидесятилетнему рубежу, Андре. Спрос на нашу продукцию только увеличивается. Взгляни, вот последние данные из нашего магазина в Нью-Йорке, — добавил он, протягивая сыну листок бумаги. — Замечу, что они более чем удовлетворительные, но я больше не хочу заниматься проблемами импорта пушнины, размышлять о таможенных пошлинах и об инфляции франка. Теперь, когда ты женился и у тебя вскоре появится наследник, ты можешь стать во главе нашего семейного дела.

— У меня уже есть наследник.

— Да, Камилла, но она девочка. Очень скоро Валентина родит тебе сына. Впрочем, тебе следует поторопиться. Для такого Дома, как наш, проблема наследования чрезвычайно важна. Появление мальчика успокоит всех.

Андре встал и подошел к окну. Он украдкой провел пальцем под воротником рубашки, будто ему не хватало воздуха. Молодой мужчина всегда находил этот кабинет чересчур угнетающим. Это была самая неуютная комната во всем здании на бульваре Капуцинов. Андре, отодвинув штору, смотрел, как во внутреннем дворике шофер полирует капот автомобиля. Как всегда в присутствии отца, Фонтеруа-младший испытывал чувство сильнейшего раздражения, смешанного с гневом и любовью.

— Вы уже окончательно решили?

— Да. Ты ведь прекрасно знаешь, что я никогда не бросаю слов на ветер. Пришло время передать бразды правления в твои руки. Ты справишься. Ведь это я занимался твоим образованием.

Андре почувствовал тяжесть в затылке. Будущий глава Дома задался вопросом, почему он не испытывает никакой радости. Любой другой наследник на его месте был бы счастлив, что наконец сможет освободиться от опеки авторитарного родителя.

Он повернулся к отцу. Опущенные плечи, руки покоятся на столе, заваленном документами. Огюстен вжался в кресло. На фоне массивного письменного стола из красного дерева с бронзовым декором, ламп с орлами, зеленых штор и нотариальной библиотеки, которая занимала большую часть стены, он походил на старого уставшего медведя. И хотя комната была весьма просторной, Андре снова показалось, что он задыхается в ней. «Валентине бы она не понравилась, — подумал он. — Она бы сказала, что здесь больше века ничего не менялось».

— Вы объявите о своем решении на ближайшем совете администрации?

— Конечно. Также я должен уведомить наши отделения в Лондоне и Нью-Йорке. Но я не хочу делать никаких пространных заявлений, ты понял? Я ухожу — и все. А вы изберете меня каким-нибудь почетным президентом или что-то в этом роде.