Ганс-Йозеф Ортайль - Ночные тайны

Теперь Хойкен знал, что ему будет не до этого. Он только что сообщил брату, сестре и жене заключение профессора Лоеба. Дела у отца были хуже, чем он предполагал. По-видимому, это был обширный инфаркт, потому что Лоеб несколько раз повторил слова «кардиогенный шок» , рассказывал о катетере с баллоном, который вводят в аорту, чтобы нормализовать кровяное давление. В своей маленькой лекции профессор позаботился о точности и образности: сжимая и разжимая правый кулак, он попытался имитировать работу беспомощного сердца старого Хойкена. Вся эта наглядность окончательно доконала Георга. В мимике Лоеба он пытался увидеть ироничного и жизнерадостного дядюшку и врача, каким знал его с самого детства. Во время их разговора Хойкен в глубине души надеялся услышать, как и раньше, что наступило моментальное улучшение или быстрое выздоровление. Однако прогноз болезни был неутешительным. В конце концов Лоеб вообще перешел на профессиональную лексику. «Я вас не понимаю, бросьте это, говорите наконец нормальными словами», — мысленно просил Георг. Но нет, Лоеб держал его на расстоянии своими медицинскими терминами вроде «гипотензия» и «релаксация». Что касается катетера, то его введение само по себе не гарантировало спасения, но было очень опасным из-за высокого риска инфицирования.

Когда Георг ехал в клинику, он надеялся, что сможет увидеть отца и пожать ему руку. Он очень хотел встретиться с ним взглядом, но Лоеб в конце своего монолога дал понять, что это невозможно. Старый Хойкен лежал в палате интенсивной терапии, в закрытой стеклянной камере, а в комнате контроля дежурный врач не спускал глаз с его кардиомонитора. Воспаление легких может стать для отца последним ударом. Угрожающее «отказ органов» еще звучало у Хойкена в ушах и сопровождалось страшной картиной постепенно коченеющего тела: органы один за другим отключаются, и в конце концов ничего не остается, кроме одного-единственного, последнего сигнала, означающего смерть.

Эта картина странным образом напоминала «Прощальную симфонию» Гайдна, и Хойкен старался выбросить ее из головы. Урсула отреагировала на звонок словами «О Боже!», Кристоф расплылялся в своем обычном красноречии. Даже сейчас он хотел показать, что кроме угрожающей болезни отца ему есть о чем думать. Клара вела себя образцово. Она умела поддержать в трудную минуту. «Я давно ждала этого», — сказала она утомленно и печально. После этого они вдвоем позволили себе пройтись по тем излишествам, которым предавался отец в еде и напитках. «Паштет из оленины на завтрак, концентраты в желатиновых упаковках», — вспоминал Хойкен. «Пережаренная кровяная колбаса с жиром», — вторила Клара так, что ему на мгновение стало даже смешно. Его жена могла во всем находить смешную сторону, и, хотя это было не всегда уместным, Георгу нравилось такое отношение к жизни, потому что юмор супруги избавлял его от подавленного состояния и в ее словах он получал заряд оптимизма, которого ему так не хватало и которого он так жаждал.

Пока Георг рассматривал северный район и мечтал увидеть, как блестит на солнце река, новость распространялась по городу. На состоявшемся в полдень совещании редакторов Хойкен сказал, что не может сейчас думать о начале следующего года, для этого ему нужна стабильность и покой. На совещании должны были принять программу издания новых книг на будущий год.

Первая серьезная ошибка Георга заключалась в том, что он не рассказал обо всем сразу Минне Цех, руководителю офиса отца. Когда старый Хойкен не появился в нем, как обычно, около десяти часов, Минна позвонила в Мариенбург и узнала о случившемся от Лизель Бургер.

— Таким образом, я — последняя, кто все узнает, — бросила она Хойкену, едва тот появился в дверях.

— Простите, Минна, так не должно было случиться. Это моя ошибка, — извинился он. Только одно это предложение, никаких объяснений, и она еще предложила ему чай! Минна молча рассматривала его и, так как он больше ничего не говорил, занялась приготовлением чая. Пока вода закипала, они стояли друг против друга и прислушивались к бульканью и треску пузырьков в чайнике. Минна не выдержала молчания:

— Все в порядке, Георг, — наконец произнесла она, не догадываясь, как приятно было ему слышать свое имя. Наконец-то ему дали понять, что он не только возможный преемник, но и сын своего отца. У него возникло чувство, что момент истины, с которым он боролся в больнице, настиг его в виде легкой депрессии, вызванной воспоминаниями. Он идет с отцом, за ними бежит маленький щенок, которого ему только что подарили. Это их первая прогулка в Южном парке… Он с отцом в богемной квартире одного венского лирика. Отец гордо представляет его, своего пятнадцатилетнего сына, абсолютно равнодушному к таким движениям души поэту. Отец в афинском Акрополе, под слепящими лучами солнца, окруженный произведениями греческих классиков. Его голос охрип от волнения, и любая фраза приобретает торжественное звучание. Хойкен подумал, что в трудную минуту ему вспомнились именно эти мгновения огромной близости, когда отец был сильным и беспомощным одновременно.