Нелли Осипова - Любить, чтобы ненавидеть

Виктор Елагин вернулся домой после спектакля мрачный, усталый и недовольный всем на свете. Зритель был трудный, взять зал удалось только к середине первого действия, но это уже не могло вернуть ощущения того, что он на сцене все может, то самое, которое он так любил. По дороге домой к нему придрался гаишник. Правда, потом узнал и долго извинялся, даже попросил автограф, но это уже не могло снять раздражения, а главное, ощущения своего бессилия, возникшего в первые минуты общения с милиционером, наглым от сознания собственной власти.

Он бросил пышный букет надоевших гвоздик на столик в прихожей, сел на козетку под зеркалом, скинул обувь, сунул усталые ноги в домашние тапочки, заботливо приготовленные Еленой, на сердце чуть потеплело, встал и оказался в ее ласковых объятиях.

— Трудный день выдался? — просто спросила она, целуя его в подбородок, куда только и доставала, если не была на высоких каблуках.

— Ничего особенного, просто мелочь за мелочью…

Он вошел в столовую. Стол был накрыт, на ослепительной скатерти сверкали два прибора, его салфетка лежала свернутая так, что сверху оказалась монограмма с его инициалами, в центре стола стоял небольшой букетик полевых цветов в скромной керамической вазочке, рядом графинчик водки, настоянной на лимонных корочках, из кухни доносился упоительный запах чего-то мясного. Он сразу же окунулся в уютную обстановку семейной жизни и подумал, каким же надо было быть идиотом, чтобы столько лет лишать себя радости возвращения домой, но сказал не об этом, а совсем о другом:

— И все же браво кричали и стоя аплодировали…

Елена все поняла и расценила реплику как шлейф дурного настроения.

Поужинав, Виктор уселся на диван перед телевизором и, лениво щелкая кнопками на пульте, принялся рассказывать о событиях в театре, всегда новых и волнующих, хотя и удивительно однообразных.

Елена Андреевна убирала со стола без особой суеты, но быстро и легко, вставляла к месту инертные слова, долженствующие показать, что она слушает с интересом, и поглядывала на часы: с минуты на минуту должна была начаться передача по пятой программе о театре, которую раз в месяц вела ее врагиня. Времени рассказать о звонке Андрея не оставалось, и она решила поговорить об этом с Виктором после передачи.

Выглядела врагиня, на взыскательный взгляд Елены Андреевны, плохо. Безжалостный экран японского телевизора высветил все недостатки ее кожи, морщинки у глаз и у рта, дряблость шеи и тонкие, поджатые губы.

Виктор уловил ее мысли, притянул к себе, обнял за плечи, поцеловал в тугую, без единой морщинки щеку, шепнул:

— Ты на двадцать лет моложе.

Врагиня начала энергично, восторженно захлебываясь от работ молодых драматургов и режиссеров, еще никому не известных, хвалить которых стало модно, несмотря на то что их работы почти ничего общего с настоящим театральным искусством не имели. Скорее их можно было рассматривать как эксперименты, свойственные инфантильному бунтарству, или попытку соединить эстрадные номера с чтением прозаического, но никак не драматургического текста, разбитого на голоса.

Потом, надев на себя маску утомленного нарзаном человека, она перешла к премьерам прошедшего месяца и подробно остановилась на спектакле «Сирано де Бержерак» Ростана, поставленном известным актером, но дебютантом в режиссуре, Виктором Елагиным.

Елена Андреевна почувствовала, как он напрягся в ожидании.

Манера и стиль речи врагини резко изменились: на губах появилась снисходительная улыбка, голос звучал так, словно она произносила прощальную речь по безвременно усопшему, но при этом не сожалея, а констатируя закономерность его ухода в мир иной. Весь смысл многословных фиоритур врагини заключался в непререкаемой формуле: рожденный актером режиссером быть не может. В финале, уже откровенно насмехаясь над режиссерской находкой Елагина с приставным носом, она произнесла: «Таким образом, публика осталась с носом».

Виктор вскочил с криком:

— Ты говорила, что она не была на спектакле!

— По крайней мере, я ее не видела.

— Значит, ты где-то сама проговорилась, потому что, по сути, она высказала те же претензии к спектаклю, что и ты…

— Очнись, — перебила его Елена Андреевна. — Что ты мелешь? За все годы твоей работы я ни разу прилюдно о твоих ролях и слова не произнесла, всегда разговаривала с тобой с глазу на глаз. Ты что, забыл?

— Тогда на каком основании и по какому праву она разбирает спектакль, который не смотрела?