Нелли Осипова - Вторая молодость любви

А вот поездка в Германию сорвалась, и с этим ничего нельзя поделать. Обидно не то, что он, хирург, рекомендованный на эту конференцию, зря носился, собирал кучу бумаг, ходил в министерство и все такое, а сам факт произвола и собственной беспомощности — ну, не ходить же по инстанциям, что-то доказывать, разоблачать. Все бесполезно. Ясное дело — он наказан за непослушание, за то, что не уволил Николая, вернее, не очернил его, не подал докладную записку, где обвинил его в профнепригодности или постоянных нарушениях дисциплины, то есть не солгал во благо себе. Единственное, что он предпринял, — позвонил чиновнику в министерство, который занимался оформлением делегатов на конференцию, тот сказал, что сейчас занят, и просил позвонить через час.

Через час ему ответили, что имярек отошел. Митя взвился, поняв, что сценарий написан и утвержден, никто не собирается с ним встречаться, обсуждать так называемое недоразумение, и тогда его понесло, как порой случалось, когда приходилось иметь дело с человеческой тупостью и пошлостью.

— Как, неужели он умер? — воскликнул он в трубку. — Я разговаривал с ним всего час назад!

— Что вы такое говорите, мужчина! — возмутился на другом конце провода женский голос и, отчеканивая каждое слово, повторил: — Я же вам сказала — он отошел.

— Я вас именно так и понял, — сокрушенно отозвался Дмитрий. — Он отошел в мир иной. Сожалею.

— Да как вы смеете?! Он жив и здоров! — надрывалась, видимо, секретарша.

— Тогда объясните, от чего он отошел? Если от дел, то дайте мне поговорить с его преемником, — стараясь быть предельно корректным, сменил тон Дмитрий.

— Откуда у вас такие сведения? — всполошилась министерская дама.

— Да нет у меня никаких сведений, — с досадой сказал Дмитрий. — Скорее всего он отошел по малой нужде… отошел — подошел… чушь какая… — Он бросил трубку в сердцах, рассердившись сам на себя: ну чего это ему вздумалось вымещать свое возмущение на убогой дуре-бабе, которая и одного-то, родного, языка не в состоянии толком постичь.

Дмитрий провел ладонью по лицу, словно хотел стереть с него паутинку разочарования и усталости, потом заглянул в отделение реанимации, зашел в ординаторскую, переговорил с дежурящим сегодня врачом и отправился домой по привычке пешком.

За поздним воскресным завтраком обсуждали животрепещущий вопрос: как написать Генриху, что поездка в Германию не состоится. Не сообщать же ему, в самом деле, о проблеме с хирургом, сексуальная ориентация которого хоть и не установлена до сих пор, но оказалась решающим мотивом в выборе кандидата для участия в конференции. Этот бред можно рассказывать, как анекдот, при личной встрече, но излагать его в письме — увольте. Вспомнилась забавная история, рассказанная ныне покойной тетушкой Дмитрия, которая в двадцатые годы была женой заместителя начальника военной академии. Там собрали на краткие курсы красных командиров, военачальников Гражданской войны. Стояла зима, лютый голод, и молодые парни, раздобыв где-то мерзлую картошку, решили испечь ее прямо в комнате общежития. Расковыряв несколько плашек старинного паркета, развели костерок, испекли картошку, не подозревая, что в такую разруху подобный «пустяк» может быть наказуем. Все они были деревенскими парнями, едва овладевшими грамотой и, несмотря на воинские заслуги, оставались наивными мальчиками. В конце обучения им была обещана экскурсия в Петроград. Однако участников «паркетной истории» наказали и лишили поездки. Когда курсанты узнали об этом, они возмутились, расшумелись, и начальство решило спустить все на тормозах — простила всех, кроме главных инициаторов и зачинщиков. От одного из них заместитель начальника академии получил следующее послание: «Ко всему этому то есть. Я якобы не еду на экскурсию в Петроград. Ежели это за картошку, то прошу мне, как и всем. К сему комбриг Левада».

Этот полуистлевший листок долго хранился у тетушки, пока не сгинул во время многочисленных обысков после расстрела мужа.

— Так и напиши, папик: «Я якобы не еду на конференцию в Германию», — пусть Генрих сам догадается, — попыталась шуткой разрядить напряжение Танька.

— Самое интересное, — улыбнулся Дима, — что последователи бедного комбрига размножились в геометрической прогрессии, каждый второй говорит: я как бы еду, я как бы люблю, как бы, как бы… А уж мой главврач, сам того не подозревая, подхватил идеологическое знамя из рук свергнутого Никиты Хрущева, оравшего на выставке авангардистов в Манеже: «Педерасты!»