Юлия Харченко - Между крестом и полумесяцем

Все удивленно посмотрели в ее сторону. Мина, как маленький ребенок, повиновался. Он подошел к маме, та взяла его за руку и увела в комнату. Она развернула его лицом к большому зеркалу:

— Смотри!

Из зеркала на Мину смотрел темноволосый, с черными блестящими глазами и относительно светлой кожей человек с правильными чертами лица и слегка припухлыми губами.

— Мина, ты красивый, талантливый и способный молодой человек, потомок коренных египтян, возможно, фараонов или их слуг, строивших пирамиды. Не араб. Египтянин. Острый нос, зоркие блестящие глаза, кожа… порода. Из поколения в поколение мы передавали тебе сок этой земли, который в нашей крови и наших корнях. Тысячи лет наша семья оберегала эту кровь, выдавая своих детей за троюродных и двоюродных братьев. Нас, ортодоксальных коптов, да и христиан в стране осталось всего лишь несколько миллионов. Если ты сохранишь наши корни, корень своего любимого отца, в своих детях, они будут любить тебя. Меняя формулу своей крови, смешиваясь с мусульманами, ты обрекаешь своих потомков на беду. Дети, а не родители отвечают за грехи своих предков.

Вспомни Иисуса, который отдал свою жизнь за грехи наши, он пошел на Голгофу с любовью к людям, с надеждой на спасение. Мы, христиане, способны прощать ошибки родных людей, любить своих врагов, уважать грешников, когда они раскаются в грехах, не судить других и мирно терпеть, бороться только одной молитвой. Мусульмане — другие, и ты знаешь, что их любовь для нас — запрет. Они воюют тысячелетиями и убьют тебя, если узнают о том, что ты сделал. А матери легче расстаться со своей жизнью, чем с жизнью сына. И вообще! Ты говорил о любви к этой девушке, но где твоя любовь к отцу, которой бы он ждал от тебя, если бы был жив? Где твоя любовь к Богу? Где твое почитание и уважение к нашим традициям, к нашей вере? Если ты способен полюбить Шерин и отвернуться от самого Святого, способен ли ты вообще любить и уважать, верить и ждать?

Мина опустился на колени, обнял ноги матери и зарыдал. Он рыдал долго и отчаянно, а мать стояла и не шевелилась, она не могла внутренне простить сына. Хотя очень старалась. Марием стояла за дверью и тихо плакала.

Марием поняла, что мама потихоньку занимает место отца в семье, почти оправившись после всех несчастий. Беды, свалившиеся на ее хрупкие плечи, сделали ее сильной и вернули к жизни. Мама вновь поднялась на ноги, стала готовить, устроилась на работу и начала жить. Марием чувствовала, что в ней уже не было необходимости. Нет, она нужна, конечно, но как гость, а не как помощник и советчик. Ей надо было возвращаться к себе домой и продолжать вить свое гнездо.

И вот она вернулась. Достав ключ, она попыталась вставить его в скважину замка и грустно улыбнулась: история с вставленным с обратной стороны ключом повторилась. Она позвонила, но не услышала ни привычных шаркающих шагов, ни звука поворачивающегося ключа. Девушка простояла час под дверью, а потом обнаружила нечто странное. Она вспомнила, что они самостоятельно красили входную дверь и что дверная краска попала на замок, а сейчас замок был чистеньким. Значит… он поменял замок? И как же Антониус планирует жить без нее, не работая?

Марием набрала его номер и замерла в ожидании. Антониус долго не отвечал. Только после восьмого сигнала он снял трубку:

— Значит, ты приехала. Вспомнила про своего мужа, только стоя под дверями?

— Зачем ты поменял замок?

— А зачем мне жена, которая не уважает решение своего мужа?

— Ты не можешь серьезно так говорить! Я поехала к семье: брат в больнице, а мать в ужасном состоянии.

— С некоторых пор я для тебя семья, а хорошая жена заботится в первую очередь о муже.

Она остолбенела от его манеры вести разговор.

— Да как ты можешь так говорить?

— Кто, если не я, скажет тебе правду? Ты не очень заботливая жена, то есть нехорошая. Ты хочешь попасть домой? Тогда дождись меня, попроси прощения, признай свою вину и, возможно, я тебя прощу.

Что-то кричало ей, что для сохранения семьи это нужно сделать. И в каком-то смысле Антониус прав. Возможно, это лучший выход из ситуации, которая возникла. Ей, как мудрой жене, надо согласиться. Но в то же время ей казалось, что не нужно признавать себя виноватой перед человеком, который ни дня не проработал и не чувствует никакой ответственности за свою семью. Однако женское начало победило — в любом случае ей некуда было идти.

Он пришел через два часа. Открыл квартиру и прошел, оставив дверь после себя нараспашку. Не поворачиваясь, сказал: