Татьяна Поликарпова - Женщины в лесу

— Конечно, это НЛО! — сокрушенно покачала головой Инна. У нее получилось: ну вот — не уследили, он и появился!

Валентин предположил, что это осветительная ракета.

— А-а, ну да! Чтоб нам было светлей идти, пока солнышко не закатилось, — простодушно согласилась Инна.

Засмеялись… Но все-таки что?!

— Пусть НЛО, так спокойней: приглядит за нами, — решила Вера.

Теперь шли, оглядываясь чаще, надеясь уловить, когда это странное светило сдвинется с места. Может быть, сдвинется… И всякий раз видели: три огня неподвижно стояли на своих местах. Глядели им вслед.

А небо гасло. Будто медленно прикручивали фитиль за его перламутровой зеленовато-розовой раковиной. И тем яростнее, белее разгорались три огня: один явно земной, второй, без сомнения, небесный и третий — неведомо чей. И по мере того как темнело, все громче, печальней и призывней слышалось дребезжащее блеяние отары. И — ни души кругом… Если не брать в расчет пастухов, наверняка сопровождавших своих овец, эти четверо, идущие по долине, были единственными свидетелями чудес догоравшего вечера. Они видели, слышали, обоняли, они были частью и целым всего, окружавшего их. Без них, наверное, и не было б целого… Покойно и сладко чувствовать себя заодно с этим миром. И таким естественным было это состояние покоя и лада, что Вера даже не удивилась себе, не заметила, что она счастлива, и не пожелала с тоской о невозможном; о, если б навеки так было… Сознание ее пропустило те час или два счастья.

После такого вечера — в полной тьме, только звезды светили и те три огня — возвращались домой. От самого похода они ждали тем более потрясающих удовольствий и безусловно приятных чудес. Но Валентин убежал, и враз сделалось как-то сиротливо и прохладно под ослепительным утренним солнцем. А Веру еще и обдала холодом мысль: теперь она отвечает за девушек… Вот как встретятся злые люди… И, отгоняя эту вовсе не нужную для дела мысль, Вера упрямо тряхнула головой, широко улыбнулась подругам:

— А, одним даже интересней! Ведь так? Мы и не собирались никого звать! Так ведь? — Вера принимала ответственность за отряд. И отряд отозвался, правда не очень уверенно и совсем не весело:

— Та-ак…

И они вступили в прохладную сень леса. И отсекло ослепительный, теплый мир долины. Здесь было так сумрачно, как никогда не бывает в равнинных лесах, известных им. Здесь и не могло быть просветов между деревьями: ведь справа и слева от тропы, идущей по дну распадка, поднимались крутые склоны, откуда взяться просветам? А сверху сырая тропа укрыта непроницаемой толщей темной дубовой листвы — ни лучика солнца, ни ветерка. Не по себе становилось при мысли, что так и пойдет весь их путь через лес. Тем более что они не представляли себе, сколько времени им придется идти.

Нет, здесь не хотелось растворяться в окружающем и сливаться с ним… Напротив, каждая из женщин сжалась, съежилась до физических границ собственного существа, и почувствовала, что величина эта исчезающе ничтожна.

Предчувствие дурного, тоска, сродни той, что наваливалась на сердце по утрам, томили Веру. Это она все придумала… Как же здесь… Даже птиц не слышно. А ведь утро. Но не назад же возвращаться… Бежать. Да и они, девчата, хотели на перевал. Их никто не неволил… И не девочки, слава богу. Да и тропа под ногой. Крепкая тропа… Так Вера уговаривала себя, постепенно привыкая к лесу, вглядываясь то в его тесноту, то под ноги себе: тут и там проглядывал камень — плоские плиты известняка… Говорят, торили дорогу в Старый город генуэзцы, когда-то хозяйничавшие здесь. Видно, не плохо хозяйствовали, раз такие прочные дороги мостили… И века прошли, и ручей то и дело пересекает ее, вода сочится из-под плит — да, об этом и Валентин предупреждал, мол, будет ручей, — а вот не исчезла дорога, осталась, пусть и тропой. Эту тропу до сих пор называют «генуэзской».

Путешественницы шли молча. Свыкаясь с этим темным миром, преодолевая невольную робость. Еще немного, и они бы обвыкли, заговорили. Но лес опередил их. Недаром таким затаенным было его молчание: он выжидал момент, чтобы эти, чужие, уже осознали свою малость в его царстве, но еще не собрались с силами ему противостоять. Лес подал голос в момент их наибольшей слабости и растерянности.

Тишина изорвалась вдруг, будто лопнула гора слева. Громом прокатился по тесному ущелью хриплый звериный рык. Раза два басовое горловое клокотанье взвилось вверх, переходя в злобный вой и снова падая до глухого хрипа, и вдруг оборвалось всхлипом, похожим на хрюканье…