Ольга Дрёмова - Танго втроём. Жизнь наизнанку

Кристалинский замолчал, коснувшись щекой её волос, а Любаша, благодарная ему за молчание, вслушивалась в звенящую чистоту наивных слов песни, вспоминала, как смуглые пальцы Кирилла сошлись у неё на шее, и от пьянящего ощущения его неожиданной близости по всему её телу побежали дрожащие дорожки восторга. Теряя опору, глупое сердце раз за разом падало в бездонную пропасть, и, зажмурив глаза, Любаша каждый раз бросалась вслед за ним. Сладкая боль переполняла её до краёв, разламывая плечи, но ненасытная душа требовала новых мучений, и, проступая откуда-то из далёкого далека, образ Кирилла снова появлялся перед ней.

Прошлой ночью ей привиделся очень странный сон, который, бог знает почему, она не могла выбросить из головы: уже под самое утро, когда за окнами густую синьку облаков стали прорезать косые малиновые полосы, похожие на след кошачьей лапы, ей приснились родные Озерки, но не родительский дом, а изба матери Кирилла, покойной тёти Анны. Заброшенный, с заколоченными крест-накрест окнами, дом выглядел угрюмым и неприютным, и лишь сквозь щели закрытых ставней горницы был виден слабенький огонёк мерцающей свечи.

Поднявшись на ступени, Люба открыла дверь, и её протяжный скрип отозвался в тёмных сенях глухим тягучим стоном. Нащупывая босыми ногами половицы, она прошла по неосвещённому коридору и уже хотела взяться за ручку двери, как та внезапно отворилась и с громким хлопком, похожим на выстрел, ударилась о стену. Люба, не чуя под собой ног и слыша колотящееся в ушах сердце, ощупью миновала тёмный коридор и в нерешительности остановилась, увидев, что из-под двери горницы льётся мягкий желтоватый свет.

Идти вперёд не было никаких сил. Отказываясь повиноваться, сведённые судорогой ноги буквально приросли к полу, а по вискам, прочерчивая кривые влажные дорожки, медленно ползли крупные капли холодного страха. Сгустившаяся до студня тишина легла на плечи Любаши неподъёмной стопудовой ношей и, вызванивая тоненькую комариную трель, билась в её мозгу. Придавив к полу, тишина без спроса заползала за воротник, и от ощущения липкой жижи, заполнявшей собой каждый сантиметр вокруг, Любе было отчаянно, безысходно и безнадежно страшно.

— Что же ты, дочка, стоишь — заходи, — шёпот Анны раздался откуда-то из-за спины, но оглянуться у Любы не хватило смелости. Ощутив, как, рванувшись вниз, сердце сделало огромный скачок, она протянула руку и открыла заветную дверь.

В горнице ничего не было, только голые бревенчатые стены да крепкий дубовый стул с высокой спинкой, стоящий ровно посередине. Задуваемый сквозняком маленький огонёк выплясывал под резными серебряными окладами старых икон и, подрагивая, освещал этот нелепый интерьер неверным рвущимся светом. Там, куда не дотягивался свет огонька, кривлялись рваные лохмотья дёргающихся теней, и в плывущей тишине горницы стоял густой аромат ладана, едва отдающий запахом свежеструганого дерева.

— Что я должна сделать? — Скрипнув половицами, Люба подошла к стулу и положила руку на его крепкую дубовую спинку.

— Узнать правду, — оброненные за её спиной слова были похожи на шелест падающих листьев.

— Какую правду? — Напряжённо вслушиваясь в тишину, Люба ждала ответа, но, кроме потрескивания огонька под образами, больше не слышала ничего.

— Что я должна сделать? — стараясь разогнать темноту, громко повторила Люба, но вокруг по-прежнему царила полная тишина. Тогда, преодолевая страх, она обошла стул кругом и, осторожно держась за него руками, села на высокое твёрдое сиденье.

Несколько томительно долгих минут с ней ничего не происходило, и в её голову уже закралась мысль, что она зря прошла через весь этот страх, когда, внезапно хрустнув, стул под ней начал разламываться надвое. Не в силах стать на ватные ноги, Любаша вцепилась руками в упругую дубовую древесину, но, потрескивая и отдаляясь одна от другой, половинки стула продолжали упорно разъезжаться в разные стороны.

— Это и есть ваша правда?! — не владея голосом, в панике прохрипела Люба. — Тогда она мне не нужна!

— Чужая правда никому не нужна, — отозвалась за спиной невидимая тень, и не успела Люба что-либо ответить, как задутый сквозняком огонёк лампадки дрогнул, и, не удержавшись на двух половинках стула, она провалилась в темноту.

— Ты хоть понимаешь, что это конец всему?.. — Просунув пальцы между шеей и глухим накрахмаленным воротником рубашки, Берестов с усилием покрутил головой из стороны в сторону и, проведя языком по губам, упёрся в лицо жены незрячими от страха глазами. — Да ты хоть представляешь себе, какую кашу ты и твой инфантильный сыночек заварили у меня за спиной? Как ты могла такое допустить, ты, моя жена?!