Наталья Калинина - Яд в крови

— Может, выпьем коньяка? — предложила она и стала доставать из бара рюмки и бутылку.

— Ваша дочь еще не нашлась, — сказал капитан Лемешев с утвердительной интонацией. — Извините, что мы не вовремя. Но моя жена хочет вам все рассказать. Она уверена, что после того, как все вам расскажет, найдется наш сын. Очень прошу вас, выслушайте, если можете, ее рассказ.

Устинья обратила внимание, что в глазах Лемешева все еще сохранилось это странное ироничное выражение, но его лицо было печально, и этот контраст лишь усиливал трагичность происшедшего.

— Я постараюсь изложить все кратко, — подала голос Амалия Альбертовна. Ее лицо было покрыто толстым слоем пудры, уголки темно-вишневых губ подергивались и слегка кривились. — Спасибо, — сказала она, когда Устинья, налив в пузатую рюмку коньяка, осторожно поставила перед Амалией Альбертовной. — Я выпью совсем чуть-чуть. Миша, как ты думаешь, мне можно чуть-чуть коньяка?

Она спросила это, не глядя на мужа, и он, так же не глядя на нее, молча кивнул. Амалия Альбертовна осторожно пригубила рюмку и медленно выцедила коньяк до дна.

— Со мной все в порядке, не бойся, Мишенька, — сказала она слегка задыхающимся голосом. — И Ванечка найдется. Обязательно найдется…

Амалия Альбертовна родилась от скоропалительного брака ювелира-итальянца Альберто Елуцци и австрийской еврейки Дианы Шульман, попавшей в Россию еще до революции в качестве гувернантки в богатой купеческой семье. Диана отдалась ювелиру до замужества — это случилось в его квартире на Большой Никитской, куда Диана прибежала в слезах раскаяния и горя. Дело в том, что девушка была влюблена в старшего сына хозяина, чем он, разумеется, не преминул воспользоваться. Час назад ее возлюбленный обвенчался с певичкой из варьете, причем сделал это вопреки отцовской воле, лишившись тем самым немалых жизненных благ.

— Стефан должен был жениться знатный девушка, — твердила Диана, сидя в похожей на часовой магазин гостиной ювелира. — Это мезальянс. Опереточная страсть. Дэшовка.

Диана добавила еще что-то по-немецки, что именно — ювелир не понял, потом выругалась по-русски. (Это он, разумеется, понял.) Он знал Диану почти два года, ибо был частым гостем в доме ее хозяина. Догадывался и о ее связи с хозяйским сыном. Елуцци, будучи истинным итальянцем, очень любил женщин и прекрасно понимал Степана, заведшего интригу с хорошенькой молодой гувернанткой. Он и сам был не прочь затащить ее к себе в постель, но такой возможности до сих пор не представилось. И вот Диана сидит в его гостиной и проливает горькие слезы обиды. Обиженная одним мужчиной, женщина легко отдается другому мужчине — это правило Елуцци усвоил еще со времен кудрявой юности. Поэтому он молча подошел к Диане и коснулся кончиками пальцев ее грудей. Она громко всхлипнула и замерла, сидя очень прямо на стуле с высокой спинкой а-ля Тюдор. Потом ювелир задрал подол ее платья, под которым почему-то ничего не оказалось. Правда, на дворе стояло лето, знойное лето сумасшедшего семнадцатого года. Диана поставила ступни на высокую перекладину стула и широко расставила ноги. Ювелир услышал, как посыпались пуговицы со ставшей вдруг необыкновенно тугой ширинки его модных брюк горчичного цвета. Диана осталась у него на ночь, и они еще несколько раз предавались безумию внезапно нахлынувшей страсти. Утром Елуцци ушел к себе в мастерскую, а Диана, прибрав квартиру, отправилась на извозчике в Староконюшенный переулок за своими вещами. В прихожей она столкнулась со Степаном — он, оказывается, тоже переезжал на новую квартиру.

— Я вышла замуж, — сказала она ему с порога. — За богатый капиталист. Мы уедем за граница. Россия будет революция и тебе сделают капут.

Предсказания Дианы сбылись только относительно революции. Чета Елуцци так и не уехала за границу в силу многих, не от них зависящих обстоятельств. Степан же, напротив, еще в конце семнадцатого успел благополучно слинять во Францию.

Диана рожала своему ювелиру почти каждый год по девочке, тем самым множа бедноту и без того нищего дома. Елуцци переквалифицировался в керосинщики (эта профессия оказалась одной из самых престижных и прибыльных в красной Москве), во времена нэпа открыл магазинчик «Интимные товары», где торговал всем, вплоть до клопомора и валенок. В двадцать пятом году родилась еще одна девочка, Амалия, стоившая жизни несчастной Диане.

Ошарашенный горем (как и большинство итальянцев, он был хорошим семьянином и очень эмоциональным человеком) и полной неприспособленностью к тяжелому быту Страны Советов, который ему ощутимо облегчала покойная жена, Елуцци пропьянствовал два дня в задрипанном ресторанчике возле Красных ворот — там подавали мутное пойло, называемое звучным итальянским словом «граппа», и выпущенные местной промышленностью толстые макароны а-ля спагетти. Маленькую Амалию, хвала Господу, взяла к себе холостая соседка по дому, недавно родившая нагуленного на московских тротуарах мальчика. Она же и о старших девочках позаботилась, ибо с ходу оценила благополучно сложившуюся для нее ситуацию.