Наталья Калинина - Яд в крови

Если шел дождь, Амалия Альбертовна надевала длинный плащ из жесткой коричневой клеенки. Он громко хрустел и даже гремел при каждом ее шаге, и тогда Перпетуя тоже не спала всю ночь, но она жалела Амалию Альбертовну и стеснялась сказать ей, что та мешает спать. Что касается Лидии, то она будто не замечала новую поселенку их так называемого скита. Со дня их первого и оказавшегося последним разговора Лидия отделила себя от Амалии Альбертовны мысленной стеной и теперь уже не могла читать ее мысли. Амалия Альбертовна выводила Лидию из себя и причиняла ей физическую боль. За эти три месяца Лидия тоже заметно постарела и больше не пыталась соблазнить Яна раздеваниями и непристойными жестами. Они по-прежнему спали в одной постели. Однажды Амалия Альбертовна подсмотрела в приоткрытую дверь, как Ян, сбросив надетые прямо на голое тело старенькие линялые джинсы, быстро юркнул под простыню, где уже лежала Лидия, и, повернувшись к ней спиной, свернулся калачиком и закрыл ладонью ухо.

Лидия — она тоже была голая — села в кровати и долго, не моргая, смотрела на него. Амалии Альбертовне показалось, будто тело сына обмякает у нее на глазах, становится как расплавленный воск и по-детски беспомощным. Ей хотелось ворваться в комнату, оттолкнуть Лидию, прикрыть собой Ванечку, но она пальцем не могла пошевелить. Наверное, она стояла так час или даже больше, как вдруг, почувствовав страшную слабость в ногах, села на пол и, прислонившись спиной к стене, заснула.

Она проснулась в своей кровати. Рядом сидел обернутый простыней Иван. Его освещенный луной профиль казался по-юношески мягким.

— Мама, не делай больше так, — сказал он, глядя не на нее, а в окно. — Я уже привык, а ты обязательно заболеешь. Это очень вредно — почти как рентген.

— Сыночек, но ведь ты… ты превратился в дурачка, — едва ворочая тяжелым пересохшим языком, пробормотала Амалия Альбертовна. Я не могу спокойно смотреть на это. Я умру, сыночек.

— Потерпи еще немного. — Иван все так же глядел в окно, но теперь его черты словно затвердели. — Начинается осень. Птицы собираются в стаи. Мы тоже, если захотим, сможем улететь. Ты и я одна стая. Я люблю тебя, мама, больше всех на свете. Но я не хочу возвращаться домой. Я очень ревную тебя к отцу. Когда он был здесь, мне все время хотелось его убить, и я с трудом себя сдерживал. Нельзя любить сразу двоих, правда, мама? — Он не смотрел на нее, зато Амалия Альбертовна не спускала с сына взгляда. Ей казалось, он стареет буквально у нее на глазах. — Когда я любил Машу, я совсем не любил тебя. Теперь я буду любить одну тебя. Но и ты, мама, будешь любить только меня. Завтра я попрощаюсь со всем, с чего начиналась моя любовь к Маше, а потом мы уедем. Ты согласна, мама?

— Да, — ни минуты не колеблясь, сказала Амалия Альбертовна. — Я согласна на все.

— Я знал, что ты так ответишь. — Он наклонился и поцеловал Амалию Альбертовну в лоб. Она увидела вблизи его глаза: темные, глубокие, неспокойные.

Рано утром он переплыл на лодке на левый берег Волги. Амалия Альбертовна уже часов шесть ждала его возвращения. Она была согласна сколько угодно ждать.

Ян медленно встал, опираясь на длинную палку с рогаткой на конце, спустился к реке, шагнул в воду и, звонко шлепая по ней сапогами, направился к косе.

Грачи с громкими криками взмыли в воздух, запятнав чистую голубизну осеннего неба чернотой своих тел. Ян стоял посередине косы и смотрел ввысь. Амалия Альбертовна видела, как он высоко поднял над головой свой странный посох и с силой вонзил в песок оба его рога. Точно пригвоздил какое-то страшное чудовище.

Не оглядываясь, почти бегом бросился к лодке и с ходу выгреб на середину Волги.

— Мама! — крикнул он, бросив весла и сложив рупором ладони. — Я свободен, слышишь? Сво-бо-ден!

Амалия Альбертовна вскочила и бросилась навстречу быстро приближающейся к берегу лодке.

Ее сердце стучало громко и по-девичьи горячо.

— Что вам нужно? Я никого не принимаю, — быстро сказала Маша, увидев вошедшего мужчину в мокром плаще. — Мишель, я просила вас…

— Мадам, я не хотела его впускать, но он сказал, что… он ваш отец.

Маша медленно встала, оперевшись левой рукой о клавиши рояля. Они издали громкий смятенный вопль.

Мужчина бросил на пол лохматый парик, сорвал бороду и весело рассмеялся.

— Папа! — удивленно воскликнула Маша.

— Да, моя девочка, это на самом деле я. — Анджей уже успел снять мокрый плащ и отдать его изумленно смотревшей на него горничной. — А это на самом деле ты. Или я ошибся?