Марика Коббольд: Мгновения жизни

— Как бы там ни было, у меня для тебя отличные новости: сегодня утром я продала одну из фотографий твоей серии «Иллюзии любви». Последний раз такое случилось несколько месяцев назад. Держу пари, одной фотографией дело не ограничится. И не говори мне, что лишние деньги тебе не нужны. Звонила Дэйзи, она тоже прочла статью и…

— Я должна идти, — сказала Грейс, положила трубку и повернулась к миссис Шилд, которая сидела, откинувшись на спинку дивана и делая вид, что не слушает. — Я останусь на несколько дней.

В выцветших глазах миссис Шилд заблестели слезы.

— Спасибо, дорогая, это такое облегчение для меня!

— И я могу заглянуть в Нортбурн-хаус. Мне нужно кое о чем расспросить Луизу. Она ведь все еще там, не так ли?

— Конечно, она там. Все забываю тебе сказать, на днях я видела Ноя.

Ной, внук канадских Блэкстаффов, товарищ по детским играм Грейс. Ной, раздражающе веселый и жизнерадостный, всегда чем-то занятый: роющий пещеру, выделывающий всякие трюки на велосипеде, бегающий быстрее всех, скачущий на своем пони. Ной, с гривой пшенично-желтых волос и миндалевидными глазами цвета янтаря, коренастый мальчик, выросший в долговязого и тощего подростка. Последний раз они виделась, когда им обоим исполнилось по девятнадцать.

— Я ведь говорила тебе, что Артур Блэкстафф умер, не правда ли? Это случилось как раз перед тем, как я перебралась сюда. Я пропустила похороны: кто-то ведь должен был сообщить мне об этом, не могу же я все время следить за тем, кто и когда умирает.

— Я не писала Луизе. Хотя и собиралась.

— Так всегда бывает, дорогая. Но ты не виделась с ней с тех времен, когда была еще маленькой. Она наверняка и не рассчитывала услышать что-нибудь от тебя. Во всяком случае, ей, наверное, уже исполнилось сто лет. Скорее всего, она и не вспомнила бы о тебе, даже если бы ты и написала. Именно поэтому и приехал Ной: разобрать вещи, прежде чем объявят о продаже дома. И написать для выставки биографию Артура. Это будет ретроспектива. — Миссис Шилд поерзала в кресле, поморщилась и приложила руку к груди. — Наверное, мне все-таки придется принять болеутоляющее.

В свое время Артур Блэкстафф был знаменитым художником. А. Л. Форбс нарисовал картину, подаренную Грейс, в Нортбурн-хаусе, так что Блэкстаффы должны были знать его. Если Ной пишет биографию своего деда, то ему могла встретиться фамилия Форбса. Наконец она рассказала миссис Шилд о картине, которую переслал ей Джефферсон.

Миссис Шилд неодобрительно поджала губы.

— Так вот почему ты была сама не своя, когда приехала вчера. От этого мужчины всегда были одни неприятности. Даже сейчас, когда прошло два года после его смерти, он умудрился расстроить тебя.

— Не надо говорить об этом, Эви.

— Говорить о чем, дорогая? — Морщинки на лбу у нее разгладились. — Ох, я же собиралась рассказать тебе, что доктор Льюэллин читал статью о тебе, и еще Хэйзел, его медсестра в приемной, а еще Перси Уитерспун, он живет через две квартиры по коридору, — так вот, ему очень жаль, что у тебя… ну, ты понимаешь, такие трудности. Он понятия об этом не имел, вот что он сказал. Что это за шум? О Грейс, ты опять скрипишь зубами.

— Знаешь что, с меня хватит. А теперь тебе придется извинить меня, я пойду и позвоню миссис Уильямс, своей соседке, и попрошу ее покормить кота.

— У тебя нет кота.

— Ты права, у меня его нет. Так что я пойду и просто прилягу на кровать, а заодно подумаю обо всех тех людях, которые меня жалеют. Ублюдки!

НЕЛЛ ГОРДОН: Еще будучи маленькой девочкой, Грейс Шилд продемонстрировала некоторые признаки психического нездоровья, которые, несомненно, наложили печать на многие ее последующие работы.

Мама накрыла затухающий огонь каминной решеткой-сторожем и наказала мальчику присматривать за сестрой. Она сказала, что скоро вернется, но ее не было уже целую вечность, и мальчику наскучило сидеть одному с малышкой. Как всегда, ей просто нравилось смотреть по сторонам, и больше ничего. Она была маленькая и толстенькая. Ей почти исполнилось четыре, так что ее трудно было назвать младенцем, она прекрасно умела говорить, просто большую часть времени предпочитала молчать, хотя, оставаясь одна в комнате, что-то напевала и разговаривала со своими игрушками.

— Глупая старуха, — вырвалось у ее брата. С ней было неинтересно, а дразнить ее — трудно и бессмысленно, потому что сестра была слишком глупа, чтобы понять это. — Ты просто здоровая тупая девчонка. — Он уставился на нее злым взглядом, но в ответ получил широкую улыбку, осветившую изнутри ее большие глазенки. Ротик девочки напоминал резиновую ленту, растягиваясь шире, чем это казалось возможным.