Рэнделл Уоллес - Любовь и честь

Тоскливый волчий вой прокатился через ночь и призрачным эхом застыл в морозном небе, такой же неуловимый, как свет звезд, мерцавший на белых сугробах, такой же безнадежный, как воспоминания об утраченных возлюбленных, и такой же неотвратимый, как рок. Погруженный в свои мысли, я мог бы подумать, что мне это только почудилось, но лошади сразу ускорили бег.

Сергей Горлов, мой друг и тоже наемник, который последние два года обучал меня тонкостям кавалерийского искусства, а теперь вез через бескрайние просторы своей страны, сидел рядом, закутавшись в меха и откинувшись на высокую спинку открытых саней. Напротив, спиной к кучеру, восседал толстый купец. Кучера звали Петр. Это был крестьянин неопределенного возраста, мастерски управлявший санями. Я, Кайрен Селкерк, дрожавший от холода под ледяными звездами, находился за пять тысяч миль от Америки, от колонии Виргиния, где мой отец грелся дома у камина. По крайней мере, мне очень хотелось на это надеяться. Вообще я старался реже думать об этом, по опыту зная, что не стоит мечтать об уюте, когда живешь полной опасностей жизнью и чувствуешь страх лошадей, услышавших волчий вой.

Петр прикрикнул на лошадей, и хотя я не знал ни слова по-русски, но понял, что он считает их глупыми тварями с массой недостатков, но поскольку питает к ним слабость, то так и быть, ограничится тем, что пройдется кнутом по их спинам. Лошади успокоились и пошли ровнее.

Копыта глухо стучали по заснеженной дороге, поскрипывали полозья да мелькали в серебристом свете луны темные верхушки деревьев. Ночь была так тиха и безмолвна, что я снова подумал, что вой мне почудился, когда Панкин, толстый купец, сидевший напротив, заворочался, словно от холода, и, чуть отодвинув воротник шубы, ухмыльнулся, показывая, что ему совсем не страшно.

— Долго еще? — спросил он по-французски.

— Заткнись, — буркнул Горлов из-под мехов, — не то измеришь это расстояние пешком.

Панкин отвернулся на заснеженные деревья и снова спрятал обледеневшие усы и бороду. Когда два дня назад в Риге он присоединился к нам, я подумал, что Горлов уступил ему лучшее место — за кучером, там, где не так дует, — но быстро понял, что когда лошади идут вскачь, то в открытых санях образуется вихрь. Мы с Горловым сидели, откинувшись на высокую спинку сиденья, в относительном затишье, в то время как Панкин, глядевший на убегающую позади нас дорогу, вдыхал пронизывающий ледяной ветер. Тем утром я предложил ему поменяться местами, но он только молча взглянул на меня, а Горлов расхохотался. Впрочем, теперь я был рад, что он не согласился, тем более что после заката я просто не чувствовал ног от холода.

Из темноты снова донесся вой, и Панкин тревожно взглянул на меня.

Лошади снова дернулись и ускорили бег, но на этот раз Петр не сдерживал их. Сани, казалось, стали легче, и полозья просто летели по снегу. Я повернулся к Горлову:

— Не знаю, сколько нам еще до ближайшей ямской станции…

— Двадцать верст, — нехотя заметил Горлов.

Панкин уставился на верхушки деревьев, словно ему было все равно.

Я прикинул, что двадцать верст, — это, приблизительно, миль тринадцать.

— Не знаю вашей зимы и ваших волков, но если последние двадцать верст кучер будет так гнать лошадей, то он их загонит.

— Это русские лошади, — даже не взглянув на меня, отозвался Горлов из-под одеял.

Когда на последней станции станционный смотритель пожал плечами и сказал, что мы можем либо остаться на ночь, либо ехать дальше на тех же лошадях, поскольку свежих он отдал раньше, Горлов схватил его за грудки. Смотритель плакал, умолял, бормотал что-то невразумительное на русском, все время повторяя слово «рано», — от границы мы, действительно, двигались очень быстро. В конце концов Сергей оттолкнул его в угол, пожал плечами и вышел. Он приказал Петру снова запрягать тех же лошадей.

Я сидел у огня, прихлебывая горячее пиво. Смотритель ухмыльнулся, сказал что-то Панкину и громко рассмеялся. Панкин подошел ко мне.

— Смотритель говорит, что мы можем догнать другие сани и забрать у них лошадей. Он почему-то находит это забавным, — пояснил он и посмотрел на меня со своим обычным выражением.