Арман Делафер - Проще не бывает

В общем-то, Марк был доволен тем, что у него родился сын, и неплохо ладил с мальчуганом. Но он слишком часто отсутствовал, чувствовал себя виноватым, и перекладывал свои ощущения на меня: утверждал, что я втайне злюсь за то, что вынуждена сидеть дома, одна с ребенком, не работать, не общаться с другими людьми. Иногда он даже кричал, что понимает, почему я его ненавижу. Что ж, это звучало достаточно убедительно, чтобы в конце концов и я в это поверила.

Правда, я продолжала писать стихи: плохие и хорошие, страстные и равнодушные, и только это занятие как-то связывало меня не столько с внешним миром, сколько с моим прошлым. В конце концов рифмы - это неплохой способ сделать отчаяние и разочарование чем-то более или менее терпимым. Но порой я неделями ожидала прихода вдохновения - всегда внезапного - и это ожидание, пожалуй, было самым мучительным испытанием в моей жизни.

Когда я сказала Жаку, что больше не пишу стихи, я солгала. Зачем? Возможно, для того, чтобы вызвать к себе сочувствие. А возможно, потому, что не могла признаться: до того, как Марк исчез из моей жизни, я непрерывно писала стихи. Почти до самого рождения Бьянки. Признаться в этом значило бы нарушить тот образ одинокой, брошенной жертвы, который привлек ко мне Жака. А после того, как ко мне пришел Жак, я не написала ни строчки. Я не умею писать о счастье и тем более - о радостях интимной любви. Я могу рифмовать только боль, страдание и одиночество: возможно, поэтому я так и дорожила всегда этими чувствами.

Марк не бросил меня. Конечно, ему смертельно надоело то, что я не занималась домом и хозяйством, могла часами сидеть и бессмысленно смотреть в стену или в окно, была совершенно бесчувственной в постели. Я начала убивать его тем, что постоянно ходила в старых, бесформенных свитерах и рваных чулках, нечесаная и неумытая. Тем, что вздрагивала и сжималась от одного его прикосновения. Тем, что не хотела его.

И все-таки он долго терпел. До того вечера, когда моя вторая беременность уже подходила к концу. Марк вернулся домой довольно поздно, и я притворилась, что сплю: чтобы не разговаривать с ним. Я это делала достаточно часто, но на сей раз он не пожелал потакать моим прихотям.

- Ты ведь не спишь? - спросил он, заходя в спальню.

- Который час? - спросила я вместо ответа.

Тогда он схватил меня за руку, рывком вытащил из кровати и ударил по лицу. Я отшатнулась к стене, но он удержал меня и принялся бить головой об эту самую стену, выкрикивая:

- Ты отобрала у меня все! Ты разрушила мою душу! Ты сломала мне жизнь! Я изменил тебе!

Я поняла, что это - правда. Он выпустил меня и я... Я всегда знала, что сильнее его - и морально, и физически. И в отличие от него я не боялась насилия.

Утром я увидела, что все мое тело в синяках. Но это уже были пустяки, которые никто не заметил. Особенно после родов. А все так привыкли, что Марк постоянно уезжает на гастроли или концерты, что скрыть его отсутствие мне было ещё легче, чем спрятать синяки.

Я не испытывала вины за то, что сделала. Но мне было неприятно, что я заставила Марка прибегнуть к насилию, что я ожесточила его, спровоцировала на вспышку. Все могло бы продолжаться бесконечно долго: я привыкла к нашим странным отношениям и находила в них даже определенную прелесть. Но Марка они явно стали тяготить. Но поскольку мы оба всегда притворялись перед окружающими счастливой семейной парой, наш брак навсегда остался таким же прочным и незыблемым... для других.

Пожалуй, я чувствовала вину только перед Люси. Она всегда была мне ближе, чем была бы даже родная сестра. Странно, но она, кажется, не унаследовала никаких "милых" семейных черт, типа буйного помешательства или склонности к суициду. А у нас в роду и того, и другого хватало с избытком.

С Люси все всегда было спокойно, хотя бы потому, что я находилась под её сильным влиянием. Люси, в отличие от меня, была очень женственной и элегантной, следила за собой. Но я знала, что и её волнует мнение окружающих. Разница заключалась лишь в том, что Люси старалась быть такой, как все, но не считала себя вправе рассчитывать на чье-то расположение, а я упрямо пыталась остаться сама собой и в то же время расстраивалась, что могу кому-то не понравиться.

Самое интересное заключалось в том, что мы с Люси почти не разговаривали, хотя дружили всю жизнь. Мы слишком уважали мнение друг друга, чтобы затевать какие-то споры, а высказывать вслух одинаковое мнение казалось нам глупым и бессмысленным занятием.