Натали Фокс - Ты будешь страдать, дорогая

Джемма многозначительно пожала плечами.

- Он такой привлекательный... Фелипе схватил ее за подбородок и сжал с такой силой, что у нее от боли приоткрылся рот.

- Если бы я хоть на мгновение поверил... - повторил он. Внезапно взгляд его потемневших глаз упал на соблазнительную припухлость ее приоткрывшихся губ, и он грубо прижался к ним ртом, покусывая зубами, пока она не ощутила вкус собственной крови. От ужаса, который был страшнее боли, у нее свело желудок и потемнело в глазах. Отчаянно оторвав губы, она услышала его смех. Теперь я знаю, каково это - целовать взбесившуюся ведьму!

- Теперь я знаю, каково это - когда тебя целует Микки Маус! - взвизгнула она в ответ.

Он захохотал, покидая студию, но в этом смехе не было добродушного веселья, он сулил новые наказания, новые пытки, и Джемму передернуло от страха, только это был не тот страх, на который он рассчитывал. Отвращение двигало ею, когда она подняла руку и яростно стерла следы его поцелуя со своих губ.

- Будь моя воля, я написала бы вас без пиджака, с вашими любимыми орхидеями в руках. Уверена, что в этом случае вы чувствовали бы себя свободнее.

Агустин рассмеялся.

- Сомневаюсь, что совет директоров одобрил бы это. А что, я выгляжу напряженным? - Он поправил воротник легкого серого пиджака, как будто это могло избавить его от напряжения.

- Вначале - да, - улыбнулась Джемма, смешивая краски.

- Знаете ли, не так-то это просто. - Он неловко шевельнулся на стуле с прямой спинкой. Положение главы совета директоров требовало именно такого стула.

- Хорошо понимаю вас, - Джемма рассмеялась. - Я как-то позировала в художественной школе, и сидеть в одном положении, не двигаясь, показалось мне самой настоящей мукой. Я вам искренне сочувствую.

Чуть отступив от холста и закусив зубами кисть, она большим пальцем сделала несколько мазков на портрете. Работа продвигалась прекрасно - лучше, чем можно было предполагать. На первом сеансе Агустин де Навас был скован, неестествен, они оба испытывали неудобство. Но теперь, к концу четвертого сеанса, им стало хорошо и спокойно друг с другом.

- Разомните ноги, я пока приготовлю кофе, а после еще полчасика поработаем, если, конечно, вы выдержите.

Агустин поднялся, лениво потянулся, подошел к холсту, как обычно после сеанса, и стал рассматривать портрет, потирая подбородок и время от времени прищуривая темные глаза.

Джемма кипятила воду для кофе на крошечной плитке и бросала на него любопытные взгляды. Реакция людей на собственное изображение на холсте всегда ее интересовала. А реакция Агустина - более, чем чья-либо еще. Он - ее отец. Работа над его портретом странным образом воздействовала на ее чувства. Каждое движение кистью что-то добавляло к его портрету - на холсте - и для нее самой. Здесь, в этой студии, он был другим. Резкие черты его жесткого характера сглаживались. Их беседа поначалу не складывалась, но потом полилась свободнее. Иногда они вовсе не разговаривали, но это не имело никакого значения - между ними даже молчание говорило о раскованности.

Джемма налила две чашки кофе. Он ей нравится - это она поняла и догадывалась, что сама нравится ему; Чувство было приятным.

- Фелипе когда-нибудь сюда приходит? - неожиданно спросил Агустин, принимая от нее чашку с кофе. Он снял пиджак, распустил галстук и теперь стоял, облокотившись на раковину. Интересно, размышляла Джемма, что подумал бы Фелипе о своем отце, если бы увидел его сейчас? Агустина трудно было назвать холодным, жестоким негодяем, каким окрестил его Фелипе.

- Нет, - спокойно ответила Джемма. - Он слишком занят Бьянкой, чтобы приходить сюда. Вас должно это радовать.

- Но вас - не радует? Она улыбнулась ему.

- Шесть месяцев назад я думала, что с исчезновением Фелипе жизнь моя закончилась. Но я выжила - и снова выживу.

- Вы - сильная девушка, - его слова прозвучали как комплимент. - А почему Фелипе исчез?

- Я.., не знаю, но он улетел с Бьянкой в Нью-Йорк.

Припоминая, Агустин де Навас сузил глаза.

- Верно, по моей просьбе... - (Джемма нахмурилась.) - Они - мои единственные наследники, и бумаги требовали их подписей...

Фелипе должен был бы рассказать ей об этом; вместо этого он позволил ей поверить в то, что... Да какая теперь разница? Если бы он рассказал ей правду, она приняла бы ее, и сейчас они, наверное, были бы женаты. Она давилась кофе, борясь с краской, заливающей ее лицо при этих мыслях. Неважно, сколько пройдет лет, неважно, сколько сил она прикладывала, чтобы доказать самой себе, что сделанного не воротишь, - никогда ей не смириться с тем фактом, что Фелипе приходится ей единокровным братом, а они были любовниками.