Наталья Воронцова-Юрьева - Кошка, которая ничего не сказала

— Я привезла стихи, — сказала я.

— Очень хорошо, — сказала Лена, с голодным видом поглядывая на всё, чем кормила её Маша. — Давайте свои стихи, — и проглотила крабовую палочку.

— Они смешные, — сказала я. — Когда Вы будете их читать, нужно будет смеяться.

— Посмеёмся, — уверенно сказала голодная Лена и проглотила ещё одну крабовую палочку.

И тогда я достала свои стихи и протянула их Маше. И она взяла мои стихи и стала читать. И я увидела, как брови её поползли вверх, как будто от удивления. Как будто ей понравилось то, что она читала и это было ей удивительно, как будто она никак не могла предположить, что ей понравится то, что она читала. И как будто ей даже не верилось в то, что ей стало так удивительно. А потом она улыбнулась. А потом тихонько засмеялась. А потом закрыла глаза и снова засмеялась. А потом открыла глаза и опять засмеялась. И она так замечательно засмеялась, читая мои стихи, что я тоже засмеялась и сказала:

— Вы неправильно смеётесь, Маша. Смейтесь по тексту.

— Да, — сказала Лена, — нам не видно, где ты смеёшься.

И тогда Маша снова засмеялась, как бы ещё разочек засмеялась и сказала, смеясь:

— Да, — сказала Маша смеясь, — было бы жаль разочаровываться…

И замолчала. Как бы задумавшись. Как бы прикидывая, насколько это было бы ей жаль, разочаровываться, если бы разочаровываться всё-таки пришлось. И она замолчала. И я тоже замолчала, тоже прикидывая, насколько бы мне было жаль, если бы Маша всё-таки разочаровалась. Выходило, намного.

И тут я подумала, что мне пора уезжать. И вдруг поняла, что мне совершенно не хочется это делать. И тогда я посмотрела на часы и подумала, что могу посидеть ещё немножко. И тогда я встала и одела плащ. Но уезжать всё равно не хотелось. И тогда я одела ботинки, а потом шляпу, а потом подумала и одела перчатки. Или НАДЕЛА перчатки. Но уходить всё равно не хотелось.

И все стояли в прихожей и смотрели, как мне не хочется уезжать. И даже кошка стояла и смотрела. И мне показалось, что ей было грустно, этой кошке, стоять в прихожей и смотреть, как мне не хочется уезжать. И я подумала, что возможно она вовсе и не была счастливой, эта кошка, что, возможно, это была просто обыкновенная маленькая кошка, которая не знала, что такое счастье, раз я стою в прихожей, и мне так не хочется уезжать.

— Мне пора, — сказала я.

— Жаль, — сказала Лена.

— Жаль, — сказала я.

А Маша ничего не сказала.

А кошка посмотрела на Машу и тоже ничего не сказала.

— До свиданья, — сказала Маша. И это было всё, что она сказала.

— До свиданья, — сказала я.

И я ушла.

И они закрыли за мной дверь, Маша и кошка.

А потом я долго ехала на автобусе, а потом долго ехала в метро, и пока я долго ехала в метро, я всё думала, почему же она ничего мне не сказала, эта молчаливая Маша, и неужели ей было совершенно нечего мне сказать?

И мне было очень грустно от этого, от того, что она ничего мне не сказала, как будто ей было совершенно нечего мне сказать. И даже обидно было, что ей было совершенно нечего мне сказать.

Как будто она была кошкой, которой нечего было мне сказать.

Или как будто я сама была кошкой, с которой было совершенно не о чём разговаривать.

Или как будто я была не той кошкой, — совершенно не той, которой она так нежно сказала:

— Ворона…