Вера Копейко: Прощай, пасьянс

— Эй, Алешка! Что нам Бог послал на ужин?

— Ох, Федор Степаныч! Чего он только не послал! А крендели-то, крендели какие! То-то они сами такие кренделя на море выписывали перед нашим носом, — хохотал Алешка Прыткий. — Есть на чем учиться.

— Так давай-ка и мы поучимся, — заявил Федор. — Мы что, рыжие, что ли?

Интересно, подумал он, а сынок родится рыжий, как мать, или такой же белесый, как он?

Ну ладно, ладно, скоро сам увидит. Уж скоро срок родить Марии.

— Мария, — сказала Лиза, и по ее голосу Мария поняла — пора.

Она принесла чистые полотенца, тазик, кувшины, полные кипяченой воды.

Книга доктора лежала раскрытая на нужной картинке уже несколько дней подряд.

А потом все было как в тумане. Для обеих.

Но туман быстро рассеялся, как и предполагала Лиза. С первым криком младенца в дом вбежала Севастьяна, впереди нее летела Гуань-цзы.

— Вот если бы не она, я бы пропустила! — говорила взволнованная Севастьяна. — Мальчик! — воскликнула она. Глаза ее блестели. — Подумать только! Какая радость Федору Степановичу.

Гуань села поодаль, и вдруг все замерли. Гуань поднесла лапу к мордочке и стала тереть ею, да так усердно, что едва не выдергивала волоски.

— Ну вот, гостей намывает, — тихо сказала Севастьяна.

— Да нет, — прошептала роженица. — Уже не гостей. Хозяина.

— Ну, как дела? — повернулась к ней Севастьяна.

— Я охнуть не успела, — призналась та.

— Что ж, плод созрел и выпал, — засмеялась Севастьяна. — Мои поздравления. Если понадоблюсь, призовите.

— Гуань распорядится, — засмеялась Мария. И оглянулась.

Кошки уже не было на том месте, где она сидела.

Она исполнила свое дело и удалилась.

Федор проснулся, когда на горизонте показался Архангельск. Он протер глаза, сердце забилось — Господи, уже рядом с домом.

Матросы стояли на палубе, как будто вовсе не спали. Он и сам думал, что не заснет, но усталость, а потом расслабленность при мысли, что близится конец пути, сморили его.

Все молчали.

Причалили умело. Таможенники работали быстро. Они прочитали бумагу, составленную в море на дополнительные товары, похвалили за сообразительность.

— Добром прибывает Россия. Кто на нашего брата руку подымет, без нее и останется, — сказал самый румяный из них.

Федор не ожидал, что так просто все обойдется, не знал он, что могло не обойтись. Если бы долетел голубь Анисима до цели…

Он всматривался в берег до рези в глазах. Ему казалось, что он видит Марию, видит, что она держит на руках…

Но понимал он сам, что Мария в таком случае должна быть выше вековой ели, чтобы показаться ему отсюда хотя бы черточкой.

Наконец он увидел ее.

Федор, который столько месяцев готовил себя к этому мигу, почувствовал, что силы его покидают. Колени задрожали, он опустился на землю.

Мария побежала к нему, крепко прижимая к себе спеленутое дитя, завернутое в кружевное полотно. Они с Лизой все-таки успели закончить, доплели задуманный флаг для бригантины. А когда закончили, то Лиза сказала:

— Помнишь, я говорила, что не надо думать насчет древка для флага?

— Да, помню. А что ты имела в виду?

— Его будет держать ваш с Федором сын.

Но пока ему такое было не под силу, поэтому Мария обернула его кружевным флагом, на котором ясно читались два слова: «Моя ласточка».

— Стой! Постой, Мария! — Федор увидел, что жена бежит к нему. Он вскочил на ноги, опасаясь, как бы она не упала и не уронила младенца. — Побереги сына!

Но Мария бежала и смеялась. Ее смех, походивший на звонкую капель с крыши, раззадорил и его.

Он раскинул руки и наконец обнял обоих. Он почувствовал особенный запах — запах нежный, чистый… какой-то робкий. Этот запах исходил от его дитя.

На берегу стояла его команда и смотрела на них.

А он обнимал и целовал, не стесняясь, жену и сына. Алешка Прыткий смахнул слезу.

— Эх, такую бы жену каждому…

Севастьяна, которая ждала их в отдалении в карете, тоже приложила платочек к глазам. Сердце ее наполнилось радостью. Все удалось.

Лиза уехала сразу после родов, не дождавшись возвращения Федора. Ее позвал посланник, который с точностью до часа высчитал окончание названного ею срока траура по мужу.

Про Анисима никто не знал, куда он подевался. Говорили, что он подался в Сибирь по своей воле — промышлять пушнину. Павел всех удивил — ушел сражаться с Наполеоном. Сделал он это, когда понял, что из-за связей с мадам Шер-Шальме, которую собирались объявить шпионкой, ему может замаячить острог.