Вера Копейко - Прощай, пасьянс

— Как же это? — Изумленные глаза сверкнули зеленым светом.

— Да так. Я тот самый мастер. — Севастьяна с непроходящим изумлением снова разглядывала свои чулки. — Перед тобой, которая так искусно плетет кружева, мне стыдно, что я ничего не умею.

— Ты не умеешь? — в голосе Марии звучало искреннее изумление. — Да ты умеешь быть матерью стольким детям!

— Мать должна чему-то учить своих детей. Тому, что потом пригодится, — настаивала Севастьяна. — В будущей жизни.

— Ладно, не прибедняйся. — Мария махнула рукой и отвернулась от Севастьяны, направляясь к оттоманке, широкому низкому турецкому дивану с подушками вместо спинки, обтянутой узорчатой тканью. Рисунок был так похож на огуречные листья, что Марии, пока не привыкла, всегда хотелось предупредить: «Осторожно садитесь, а то огурцы раздавите!» Подушки стояли аккуратным рядом вдоль стены, указывая на то, что их давно никто не пытался примять. — Садись! — Мария села и похлопала рукой рядом с собой. — Садись и рассказывай, как ты научилась.

Севастьяна неслышно подошла к оттоманке и села рядом с Марией. Она была в черном платье из толстой, хорошо выделанной ткани. Расправила подол юбки и вытянула ноги, позволяя Марии разглядывать диковинные чулки.

— Мне привезли похожие в подарок из Ревеля, — сказала Севастьяна. — Но покороче. — Она приподняла юбку и чиркнула ребром ладони по середине голени. — Сперва я думала, что их связали из покромок. — Заметив на лице Марии замешательство, она пояснила: — Из чего у нас лапти плетут. Поняла, да?

— Нет, — призналась Мария. — Никогда не слышала.

— Ну да! — Севастьяна фыркнула. — Федор-то тебя не в лапти обувает.

Мария улыбнулась:

— Нет. И сам не носит.

Севастьяна рассмеялась:

— Он любит сапоги с острыми носами из тонкой кожи. Знаю, знаю.

Мария заметила, как блеснула между передними отменно белыми зубами щелочка. Завиральная, как говорила тетушка в детстве, когда обнаружила у них с Лизой похожую щелочку, и сокрушалась. А потом стала говорить, что эта щелочка придает особый шарм улыбке. Как и Севастьяниной, между прочим, подумала Мария. Но когда молочные зубы поменялись на «вечные», как опять-таки тетушка их называла, то и щелочка пропала.

— Покромка — это край ткани, ее кромка… — между тем объясняла Севастьяна.

— Поняла, — поспешила успокоить ее Мария, — все поняла.

Но Севастьяна, привыкнув иметь дело с детьми, не могла удержаться и не объяснить как можно подробнее. Чтобы не выветрилось за всю жизнь.

— Из покромок плетут и лапти, и половики… — продолжала она.

— Но что дальше? — подталкивала ее Мария. — Ты купила эти самые… покромки?

— Не-ет. Я распустила чулки.

— Вот и дари тебе подарки! — фыркнула Мария.

А Севастьяна продолжала:

— Я немного кумекала в вязании, когда была еще девушкой. Теперь вспомнила… правда, столько свечей извела, две ночи сидела, разбиралась. Но все поняла.

— Значит, ты их… обратно связала? Те самые, подаренные? — изумилась Мария.

— Да что ты! — Севастьяна махнула рукой, и так возмущенно, что молодая женщина расхохоталась. Чуть громче обычного, что не прошло незамеченным для Севастьяны. Волнуется, отметила она. — Не-ет, я засадила за работу своих девочек. Объяснила. Показала. — Она повертела ступнями, чтобы Мария лучше рассмотрела, как вывязана стопа и особенно пятка. — Знаешь, — она хитро посмотрела на Марию, — если сделаешь вид да еще сама поверишь, будто ты можешь что-то, чего на самом деле не умеешь, то и другие не усомнятся, поверят.

Что-то в словах Севастьяны задело Марию, она не додумала до конца, что именно. Но почувствовала, как настроение внезапно поднялось, волнение, которое не отпускало с самого утра, с того мига, как она открыла глаза, утихло, и она, кивая на чулки, похвалила:

— Веселые какие, как радуга.

— Хочешь, девочки тебе такие свяжут, — предложила Севастьяна.

— Тогда и Лизе. Но чтобы точь-в-точь как мне. Ладно? — Сама того не замечая, Мария свела брови, а Севастьяне показалось, что в ее словах есть какая-то особенная горячность, прибавляющая смысла простым словам. Она не знала, что это, но надеялась узнать. — Хитрая ты, Севастьяна! — Мария шутливо погрозила пальцем.

— Да что же во мне хитрого? — деланно изумилась женщина, подбирая под себя ноги.

— Ну да, святая простота! — фыркнула Мария и подпрыгнула на оттоманке. Пышная юбка фисташкового кисейного платья колыхнулась легким облачком. — Я поняла твой намек.

— Да нет никакого намека, — заспорила Севастьяна.