Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер

Она неприятно напомнила мне миссис Ван-Хоппер, которая, положив вилку и вскинув лорнет в ресторане отеля в Монте-Карло, когда-то произнесла: "Это Макс де Уинтер. Владелец Мэндерли. Вы, конечно, слышали об этом поместье".

Я положила руку на плечо Максиму и быстро сказала что-то об открывающемся виде из окна - как я помню, поле зрения оказалась отара овец. Мне отчаянно хотелось чтобы он не заметил того, что его узнали. К тому же я надеялась с помощью легкого прикосновения вернуть его к себе.

Он еле заметно улыбнулся и сказал: - Рыба отвратительно пересушена.

- Не обращай внимания, - отреагировала я.

- Ладно. Давай будем смотреть на овец.

Мне показалось это смешным, и я захихикала, он поднял брови, лицо у него смягчилось, я с облегчением вздохнула и от внезапного прилива счастья сделала большой глоток вина; мы снова посмотрели в окно и увидели, что становится темно.

- Мы в Шотландии, - сказал Максим, и в его голосе я уловила воодушевление.

Шотландия была уже другой страной.

Мы провели ночь в небольшой гостинице в Дунайге - городке, находящемся ближе других к поместью, которым управлял Фрэнк Кроли. Он позаботился о нашем размещении, полагая, что мы приедем достаточно поздно, устанем и не захотим в тот же день продолжить путешествие; в оставленной для нас записке он сообщал, что заберет нас утром сразу же после завтрака.

На последних милях нашего железнодорожного путешествия дождь кончился, однако дул пронзительный ветер, и мы были рады оказаться в тепле, тем более что хозяйка гостиницы приветствовала нас дружелюбно и в тоже время ненавязчиво. Рядом с нами остановилась еще одна пожилая пара, и мы могли позволить себе расслабиться в старомодных, с высокими потолками комнатах, не опасаясь быть узнанными.

Здесь все казалось незнакомым, как в каком-либо зарубежном отеле, но, в конце концов, я привыкла к этому, привыкла развешивать свою одежду в пустом гардеробе, который использовали другие люди, привыкла осторожно присаживаться на край незнакомой кровати чтобы определить, жесткая она или мягкая, привыкла к безликим ванным и шумящему водопроводу, к слишком тонким или, наоборот, слишком плотным шторам, к выдвижным ящикам, которые приходится открывать рывками. Предстоит всего одна ночь, а потом мы снова остановимся в доме.

Однако, выставляя тапочки рядом с туалетным столиком, я подумала, что мне и этого не хочется, как бы ни приятно было провести время с Фрэнком и познакомиться с его семьей; я сыта по горло гостиничными номерами и домами других людей, мне хочется собственного дома. Мне больше не хочется находиться в изгнании, не иметь своих корней, быть неустроенной, я слишком стара для этого. У меня никогда не было своего дома, если не считать детских лет, но то совсем другое. У меня были только гостиницы да еще, в течение короткого времени, Мэндерли.

Но Мэндерли не был моим домом, я там оставалась гостьей; несмотря на все претензии, никогда ему не принадлежала.

Я ожидала, что спать буду плохо. Слишком много теней затаилось во мне. Я была настороженной и напряженной, почти боялась говорить, опасаясь сказать нечто такое, что может взволновать Максима. Венок не выходил из моей головы, он все время лежал передо мной, безмолвный, белый и красивый, и я вынуждена была смотреть на него, а когда сунула руку в карман, то вздрогнув пришла в ужас, нащупав край карточки. Какая глупость с моей стороны - взять эту карточку, ну почему я не сунула ее в ту кучу, куда садовник свалил засохшие цветы, чтобы ее сожгли вместе с ними?

Лицо женщины также стояло у меня перед глазами. Я вновь и вновь видела блеск узнавания в ее глазах, видела как она наклоняет голову и возбужденно что-то шепчет компаньонке.

Максим был прав. Нам не следовало возвращаться. Все так и останется навсегда - опустошающий страх, ожидание того, что кто-то нас увидит, узнает, заговорит, спросит, нарушит наш покой.

Но он уже нарушен, этот призрачный, хрупкий покой; мы никогда не чувствовали себя в безопасности.

Так я размышляла, сидя напротив Максима в сумрачной столовой гостиницы и чуть позже - наверху. Ветер громыхал створками окон, кажется, такого сильного ветра я не знала много лет. Вы дома, как бы говорил он, но где он, ваш дом? Его нет нигде.

- Бедняжка, ты побледнела от усталости, пережила такое напряжение, а я нисколько тебе не помог. Вел себя как последний эгоист.

Максим обнял меня - любящий, заботливый, настроение у него мгновенно изменилось, как это часто с ним бывало, мрачная раздражительность бесследно улетучилась. Я вдруг поняла, что в самом деле устала, что пребываю в смятении и что у меня болит голова.