Виктория Холт - Песня сирены

Неподалеку от нашего дома на улице Сен-Антуан располагалась аптека. Когда мы прошли мимо нее, сладкие ароматы охватили нас, и тут же я вспомнила о Бо, который сам занимался изготовлением духов и всегда благоухал странным ароматом мускуса. Именно этим и очаровал меня Мэтью, он пользовался похожими духами.

Хессенфилд проследил за моим взглядом и сказал:

- Да, сейчас в Париже уже не столько подобных аптек, сколько раньше. Много лет тому назад они были буквально повсюду, и на каждом углу знахари продавали свои лекарства, эликсиры и мази. Это было лет сорок назад, но люди до сих пор вспоминают об этом, тогда жили знаменитые отравители Лавуазье и мадам де Бринвильер. Они умерли ужасной смертью, но их имена никогда не забудут. С тех пор аптекари торгуют своими товарами с большой осторожностью:

, их все еще подозревают.

- Ты имеешь в виду, что люди у аптекарей покупают яды?

- Покупали. Теперь это сделать труднее, но за соответствующую цену, держу пари, можно. В большинстве своем они все из Италии: итальянцы известные знатоки ядов. Они могут приготовить всякие яды - без вкуса, без цвета и запаха, яды, проникающие сквозь одежду, убивающие постепенно или же в одну секунду. Эта женщина, Бринвильер, хотела отравить своего мужа и испытывала действие своих ядов в разных больницах, где была известна как очень благочестивая леди, искренне заботящаяся о неизлечимо больных людях.

- Да она настоящий дьявол!

- Это действительно так. Только представь себе, как она, предвкушая результаты очередного опыта, идет по улочкам Парижа к очередной жертве, чтобы посмотреть на дело рук своих.

- Слава Богу, что Кларисса задремала, а то бы мы утонули в куче "почему", "когда" и "как". Но какой это странный город! Я никогда не видела столько грязи на улицах и не слышала столько шума.

- Осторожно, только не забрызгайся! Это очень коварная грязь: если она коснется твоего платья, на нем останется дыра. Римляне, когда впервые оказались в Париже, нарекли его Лютецией, что означает "Город грязи". С тех пор, конечно, условия стали получше, но все равно будь осторожной. А что касается шума: французы - шумная нация, по сравнению с ней англичане просто молчальники.

Как я наслаждалась теми днями, открывая для себя Париж и Хессенфилда, и с каждым днем я все больше влюблялась в этот город и в этого человека.

***

Через неделю нашего пребывания в Париже Хессенфилд сказал, что я должна быть представлена ко двору короля Якова.

Сен-Жермен находился примерно в тринадцати милях от Парижа, и отправились мы туда в карете, так как для представления я должна была быть соответствующе одета. На следующий же день, как мы приехали в Париж, Хессенфилд послал за одной из парижских портних, ибо, кроме того, что на мне было в тот день, когда меня, как я это называла, "умыкнули из кустарника", а по словам Хессенфилда, "когда я сама сбежала из Англии, чтобы последовать за своей истинной любовью", - так вот, кроме той одежды, у меня не было ни одного платья.

Портниха быстро сшила для меня простенькое платье, после чего все внимание сосредоточилось на наряде, в котором я должна была поехать в королевский дворец: очень элегантном и в то же самое время довольно скромном. Цвет выбрали голубой, переходящий в бледно-лиловый.

- Милорд сказал, что цвет платья должен подходить к глазам миледи, говорила портниха, суетясь вокруг платья так, будто оно было настоящим произведением искусства.

Это был весьма необычный цвет, раньше я такого никогда не видела. Парижские красильщики тканей слыли настоящими мастерами своего дела, и цвета, которых они добивались, не раз восхищали и удивляли меня. В юбку был вделан обруч из китового уса, голубой шелк был собран в рюши, а на плотно облегающий корсет пошел бледно-лиловый шелк. Под платье подобрали нижнюю юбку такого нежно-зеленого оттенка, что этот цвет был почти неразличим глазом. Я никогда не видела такого платья.

- И это естественно, - сказал Хессенфилд, внимательно изучая меня. Когда речь заходит о моде, наша страна отстает от Франции на многие годы.

Мою прическу уложил парикмахер, которого выбрал сам Хессенфилд. Он хлопотал вокруг меня, причесывая мои волосы до тех пор, пока они не завились кудрями, и лишь затем начал укладывать их. Но, должна признать, когда он закончил, эффект был поразительным - волосы были уложены в высокую прическу, которую венчала, подобно короне, бриллиантовая диадема.

Когда Хессенфилд увидел меня, он был в настоящем восторге.