Виктория Холт - Сестры-соперницы

- Семнадцать лет, - сказала она, - это поворотный пункт. Понимаете, вы больше не дети...

Берсаба сидела, не шелохнувшись, сложив руки на коленях. Она была тихоней. Вряд ли это можно было сказать обо мне. Я часто удивлялась тому, что люди путали нас. Хотя внешне мы выглядели одинаково, внутренне мы были настолько разными, что это должно было ощущаться.

- В следующем году, - продолжала мать, - вам исполнится восемнадцать лет. День рождения мы будем отмечать по-другому. Он будет более взрослым и игр, как сегодня, уже не будет.

- Я полагаю, мы устроим бал, - сказала я, не в силах скрыть свое волнение, поскольку танцевать я любила и умела.

- Да, и там будет много новых людей. Я разговаривала об этом с вашим отцом, когда он приезжал домой в последний раз, и он согласился со мной.

Я лениво размышляла над тем, были ли случаи когда они в чем-то не соглашались друг с другом, и решила, что подобное невозможно.

- Но это произойдет только через год, - произнесла она таким тоном, словно была рада этой отсрочке. - Есть еще кое-что. В нашей семье существует традиция: женщина, хозяйка дома, ведет дневник. Это весьма необычный документ, поскольку ведется он непрерывно со времени, когда это начала делать ваша прапрабабушка Дамаск Фарланд. По этим дневникам можно проследить историю нашей семьи. Теперь, когда вы подросли, вы можете прочесть дневник Дамаск и вашей прабабки Кэтрин. Вам это будет интересно.

- А твой дневник и дневник бабушки Линнет? - спросила Берсаба.

- Их читать еще рано.

- Какая жалость! - воскликнула я, а Берсаба задумчиво и печально сказала:

- Если люди будут знать, что написанное ими могут прочитать окружающие, они не напишут правду.., всю правду.

Мать кивнула и улыбнулась Берсабе. У Берсабы была мудрость, которой недоставало мне. Я говорила все, что приходило мне в голову, все подряд, не очень размышляя над тем, что говорю. Берсаба всегда тщательно обдумывала свои слова.

- Да почему же не напишут? - настаивала я. - Что толку вести дневник, если не пишешь в нем правду?

- Некоторые люди видят правду такой, какой хотят ее видеть, - сказала Берсаба.

- Так какая же это правда?

- Для них это правда, поскольку они верят в нее, но если они пишут для того, чтобы это читали другие, которые участвовали в описанных событиях, то могут записать версию, удобную для этих людей.

- В этом есть доля истины, - согласилась мать, - так что твои записи должны храниться в тайне. Так должно быть. Только через многие годы они становятся достоянием семьи.

- Когда мы умрем... - сказала я с трепетом, но идея захватила меня. Я представляла грядущие поколения, читающие описание моей жизни. Оставалось надеяться, что это будет достойный рассказ.

Мать продолжала:

- Теперь, когда вы стали почти взрослыми, я хочу, чтобы вы сами начали вести такие записи. Завтра я принесу вам дневники и запирающиеся шкатулки, в которых вы будете их хранить. Это будет ваша и только ваша собственность.

- А ты сама продолжаешь писать, мама? - спросила Берсаба.

Мать слегка улыбнулась.

- Кое-что, время от времени. Когда-то я много писала. Это было до того, как я вышла замуж за вашего отца. Тогда было о чем писать. - Она нахмурилась, и я поняла, что она вспоминает об ужасной тайне смерти своей матери. - А теперь я почти не пишу. Нет событий, которые стоило бы отмечать. Последние годы жизнь течет мирно и счастливо, а счастливая и мирная жизнь имеет лишь один недостаток: о ней ничего не напишешь. Надеюсь, мои милые, что вам доведется писать в ваших дневниках лишь о счастливых событиях. Но все равно пишите.., пишите об обычных радостных днях.

Я воскликнула:

- Мне не терпится начать! Я начну завтра. Я опишу сегодняшний день... Наше семнадцатилетние.

- А ты, Берсаба? - спросила мать.

- Я начну писать, когда произойдет что-нибудь интересное, - ответила моя сестра. Мать кивнула.

- Да, кстати, я полагаю, что нам пора навестить вашего дедушку. Мы отправимся на следующей неделе. У вас будет достаточно времени, чтобы собраться.

Она поцеловала нас и вышла.

А на следующий день мы получили дневники и запирающиеся шкатулки, и я записала все, рассказанное выше.

Ничего необычного в нашем визите к дедушке в замок Пейлинг не было. Мы ездили туда несколько раз в год. Он жил неподалеку в мрачном месте - всего в пяти милях от побережья, но эти поездки всегда волновали меня, потому что еще не так давно там случились ужасные вещи. Моя мать мельком упомянула о них, и она знала, что говорила: ее детство прошло именно в этом замке. Ее мать, а наша бабушка Линнет Касвеллин умерла при таинственных обстоятельствах (как я предполагала, ее убили), и теперь наш дедушка, Колум Касвеллин, жил странной уединенной жизнью в Морской башне, что было тяжким испытанием и для окружающих, и особенно для него самого. Мои дядя Коннелл и тетя Мелани жили в другой части цитадели с четырьмя детьми. Их семью могли бы назвать обычной, если бы не резкий контраст между безмятежным спокойствием моей тети Мелани и необузданным поведением дедушки, который создавал зловещую атмосферу.