Джо Шрайбер - Гуд бай, стервоза!

— Так все то время, что ты жила с нами, это было только прикрытием?

Я вспомнил, как вечерами слушал ее голос, когда она часами разговаривала на своем языке, сидя перед лэптопом.

— Так все эти последние девять месяцев ты собирала заказы на убийства?

— Все не так просто. Нужно было проделать большую аналитическую работу. — И она потрясла в воздухе экраном «Блекберри».

— А кто они вообще такие? Те, кого ты убиваешь?

— Зеленый свет.

И вот тут у меня зазвонил мобильный. Гоби быстро взглянула вниз.

— Кто это?

Я взял телефон, посмотрел на номер и почувствовал, как липкий тошнотворный страх медленно расползается по всему телу, проникая в каждую клеточку.

— Это мой отец, — сказал я.

Опишите разочарование, которое когда-либо постигало вас. Что вы при этом чувствовали и что делали?

Нотр Дам

— Что… что мне делать?

Мы подъезжали к Юнион-сквер, затор на дороге становился все плотнее, и все, о чем я мог сейчас думать, это о том, что отец никогда не пожелал бы подобного ни своей машине, ни своему сыну, но в основном своей машине.

— Перестраивайся в левый ряд, — сказала Гоби. — Сворачивай по Четырнадцатой улице, потом — вокруг парка и через квартал выезжай на Бродвей.

— Да нет, я спрашиваю об отце. Что мне ему сказать?

— А что, если тебе не брать трубку?

— Думаю, он будет звонить и звонить.

— Ну, тогда надо сказать ему что-нибудь.

— Я не могу…

Телефон выскользнул у меня из руки, Гоби поймала его, включила громкую связь и приложила к моему уху — так, чтобы я мог говорить, не отвлекаясь от дороги.

— Алло?

— Перри?

— Пап?

— Я слышу гудки машин, ты где?

— Ну, мы… это…

Я посмотрел на Гоби безумным взглядом.

Она покачала головой, и это могло означать что угодно, но я бы интерпретировал это так: «Импровизируй, идиот».

— Нам пришлось уехать со школьного бала. Там заваруха какая-то случилась.

— Заваруха? О чем ты говоришь?

— Мы, типа того, в город поехали.

— В город? Вы в Нью-Йорке?

Теперь он говорил отрывисто, а в голосе слышался металл. Каждая согласная била мне по барабанным перепонкам маленьким молоточком.

— Позволь напомнить тебе, Перри, что ты за рулем «Ягуара».

— Пап, я знаю, просто Гоби просила показать ей город. И… э-э-э…

— Да мне плевать, хоть бы сам призрак Фрэнка Синатры прислал тебе персональное приглашение в Карнеги-холл, — отчеканил отец. — Я хочу знать, о чем ты думал, поехав на моей машине в Нью-Йорк и ни слова не сказав ни мне, ни своей матери?

Теперь в его голосе клокотала едва сдерживаемая ярость.

— Значит, так. Слушай меня — и слушай внимательно. Как можно быстрее и как можно осторожнее ты сейчас разворачиваешься и едешь домой, прямо сейчас, и уже здесь мы обсудим, что и как произошло. Ты понял меня? Перри?

Светофор мигнул зеленым, и я свернул на Четырнадцатую улицу. Прежде чем я смог ответить, Гоби вырвала телефон у меня из рук. Он был по-прежнему на громкой связи.

— Алло? Мистер Стормейр? Это Гоби.

— Гоби, передай трубку Перри, пожалуйста. Это личный разговор.

— Мистер Стормейр, я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Ваш сын — хороший мальчик. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы вы им гордились.

Она жестом указала мне, где сворачивать с Четырнадцатой улицы обратно на Бродвей.

— Сегодня вечером я попросила его в последний раз показать мне город, прежде чем я уеду обратно домой.

— Гоби, не обижайся, но наш разговор с Перри не имеет никакого отношения к тебе.

Я услышал нотки неприкрытого раздражения в его голосе и почувствовал, как у меня сводит желудок, а это был явный признак того, что сейчас я буду готов сделать все, что прикажет отец.

— Гоби, передай телефон моему сыну.

Похоже, она и вправду поразмыслила над словами отца, потому что сделала паузу, а потом выдала, как удар:

— Нет.

— Нет?

— Я не передам ему трубку до тех пор, пока вы не извинитесь за то, как обращаетесь с ним.

Повисла пауза, после чего отец произнес:

— Повтори?

— Я прожила в вашем доме девять месяцев, мистер Стормейр, и все это время я наблюдала, как вы относитесь к своему сыну. Я знаю, что вы хотите для него самого лучшего, но вы ломаете его дух и личность, подавляя их своими ожиданиями и надеждами. Своими правилами, приказами и ограничениями вы превращаете его в беспомощного и слабого человека. Семья — это очень важно, но семья — это не панацея. Вам не прикрыть свое безразличие и холодность в отношении к сыну так называемыми интересами семьи!