Мэри Пирс - Горький ветер

— Пошли в Чепсворт, — сказал Роджер. — Выпьем в «Бражниках». У них там есть кегельбан.

В пабе на Лок-стрит на стене висел цветной плакат, изображавший собор в Лувейне после его захвата врагом. Это было личным впечатлением художника и изображало немецкую кавалерию, которая устраивала конюшню внутри церкви. Один солдат разбивал статую мадонны о стену. Другой разрывал священные облачения. Несколько других сжигали деревянные статуи, включая изображение Христа, благословляющего хлебы и рыбу, чтобы вскипятить котелок на треноге. Несколько бельгийцев, в основном пожилых мужчин и женщин, толпились у разбитых дверей, закрыв лица ладонями.

— Я пытался представить себе, что это Чепсвортский собор, и он лежит в руинах, и солдаты ломают все, что попадется.

— Ты ведь не религиозен, Том?

— Нет, но все равно это жестоко.

— А как же быть, когда убивают людей? Это куда как хуже, чем разбивать статуи.

— Конечно, — согласился Том. — Люди более важны, чем статуи.

Но он ненавидел саму мысль, что все эти резные фигурки бросали в костер только затем, чтобы вскипятить котелок для немецких солдат.

— Ты пошел и что сделал? — спросил Джесс. — Ты не сказал, что записался в армию!

— Да, — сказал Том, — все верно, записался добровольцем. Сегодня в три часа.

— А ты? — спросил Джесс, уставившись на Роджера. — Ты наверняка не сделал того же?

— Они не возьмут меня, не поверят, что мне восемнадцать.

— Господи Боже мой! — сказал дед. — И одноглазый бы увидел, что у тебя молоко на губах не обсохло.

— Они записали мою фамилию, — похвастался Роджер. — Когда будет нужно, они меня вызовут.

— Когда будет нужно, — сказал Джесс с облегчением. — Ну, тебе будет восемнадцать еще только через год. К тому времени война, конечно же, кончится.

— Хорошо бы! — согласился дед. — Эта проклятая штука слишком уж затянулась.

— Так, значит, Том должен идти? Просто не верится! — Джесс с сомнением посмотрел на жену. — Как ты думаешь, должны мы его отпускать или, может быть, ты собираешься решать сама, что ему делать?

— Мы не можем удерживать его, — сказала Бет. — Ему уже давно исполнилось восемнадцать, и он взрослый мужчина. Если бы все зависело от моего слова, эта война уже закончилась бы, так и не начавшись. — Она посмотрела на Тома, стоявшего напротив. — Когда ты должен отправиться в казарму?

— Сержант сказал, они пришлют повестку.

— Ты правильно сделал, что записался, — сказал дед. — Я только рад, что этого не сделал наш Вильям.

Том ушел проведать пони в стойле, и там его нашла Бетони, которая узнала новости от родителей.

— Почему ты пошел и записался вот так, не сказав никому ни слова?

— Я просто решил так, вот и все.

— Ты думаешь, легко быть солдатом?

— Не знаю, я не думал об этом.

— Ты, наверное, был выпивши, как всегда.

— Наверное, — он пожал плечами.

Как она ни старалась, Бетони так и не удалось сблизиться с ним. Он только отвечал на ее вопросы. Так было всегда, с самого начала, с тех пор, как он пришел в Коббз, когда она заставила его почувствовать себя изгоем и уйти в себя, подобно тому, как краб прячется в своем панцире. Казалось, ничто не могло изменить его теперь. Он никогда не поверит, что она просто заботилась о нем.

— Я не могу представить себе Тома солдатом.

— Кажется, ты переживаешь, — сказал Майкл, — а он ничем не отличается от других добровольцев.

— Том знал так мало счастья. Было бы жестоко, если бы его убили.

— Но разве он не был вполне счастлив в вашей семье?

— Но он не узнал радости, — сказала Бетони.

— Многим ли знакома радость?

— Думаю, немногим, да и то мимолетом.

Они гуляли в саду Кингз-Хилл-хауса. Бетони осталась на чай и выдержала допрос матери Майкла. Но мысли ее витали где-то далеко.

— Для таких людей, как Том, должны быть какие-то особенные радости, — сказала она, — хотя я и не знаю, какие именно.

— Ты, кажется, не замечаешь, как грубо он с тобой обращается все время.

— Потому что знаю, что я заслужила это.

— Ну, довольно! — возмутился Майкл. — Не может быть, чтобы ты относилась к нему так плохо.

— Ты не знаешь. Тебя там не было. Дети бывают очень жестоки.

— Это было очень давно.

— Все равно я чувствую себя виноватой.

— Я рад, что дело только в этом. А то я уже начал опасаться, что ты влюблена в него.

— Но я на самом деле люблю его! — сказала Бетони. — Я очень люблю его и молю Бога, чтобы мне удалось заставить его доверять мне. Он совершенно одинок в этом мире, и все же я не могу приблизиться к нему, я ничем не могу помочь ему. Да, я люблю его. Я действительно очень люблю его!