Герман Воук: Марджори

— Как это ты собираешься кататься на лошади? Я полагала, что у тебя лекции во вторник.

— Но я решила пойти сегодня.

— С кем?

— С Билли Эйрманном.

— Ведь на улице холодно. Как же ты пойдешь в таком костюме?

— Почему бы нет? Ведь весна же.

— Ты не произведешь в таком виде на Билла Эйрманна никакого впечатления.

— Но когда-то же я должна начать носить его?

— Да, раз уж ты учишься ездить верхом. Но почему бы тебе не поехать в учебный манеж?

Здесь миссис Моргенштерн исходила из соображений здравого смысла. Марджори брала уроки верховой езды в манеже и на время взяла старый костюм у их соседки — Розалинды Грин. Мать Марджори купила ей новый костюм с условием, что она не наденет его до тех пор, пока не начнет совершать прогулки верхом по аллеям парка. Марджори могла бы солгать матери, и при этом ее не мучили бы угрызения совести, но на этот раз она действительно собиралась ездить в парке.

— Ма, я не собираюсь в манеж. Мы будем кататься в парке.

— Что-что? Ты же взяла только три урока. И ты еще не готова. Ты упадешь с лошади и свернешь себе шею.

— Это вполне возможно. — Девушка поставила со звоном чашку на стол и пролила почти весь свой кофе.

— Марджори, я не разрешаю тебе идти в парк с этим толстым, неуклюжим Билли Эйрманном. Он, вероятно, ездит не лучше тебя.

— Ну пожалуйста, мама. Мы едем с двумя другими парами и с грумом. Это даже безопаснее, чем в манеже.

— И кто же эти остальные?

— Розалинда и Фил.

— А кто еще?

— Ну, это их друг. — Марджори решила ничего не говорить матери о Сэнди Голдстоуне.

— Кто же он такой?

— Да так, один парень. Я не знаю, как его зовут, но мне точно известно, что он — отличный наездник.

— Как же ты знаешь об этом, если даже незнакома с ним?

— Мам, ради Бога, перестань! Так говорят Билли и Фил.

— Он ведь был на танцах? Ты там с ним познакомилась?

— Возможно, я не знаю. Я видела там сотню молодых людей.

— Он хорошо танцует?

— Понятия не имею.

— Где он живет?

— Мам, я опаздываю. Я же сказала тебе, что не знаю этого…

Зазвонил телефон, и с чувством огромного облегчения Марджори выбежала в холл и сняла трубку:

— Алло.

— Привет, пуделек.

Это вполне уместное прозвище, данное ей за вьющиеся волосы, и немного резковатый, необычный местный выговор, который обычно так нравился Марджори, сейчас вызвали у нее чувство вины:

— А, Джордж, как дела?

— Нормально. Я что, разбудил тебя?

— Нет, Джордж. Между прочим, я как раз собиралась уходить, так что извини меня…

— Уходить?

— Да, прогуляться верхом по парку.

— Ну-ну. Верхом по Центральному парку! Ты скоро вступишь в Лигу юниоров.

— Не будь наивным.

— А как тебе танцы?

— Отвратительно. — Она заметила, что ее мать подошла к дверям столовой и совершенно открыто подслушивает разговор. Марджори заговорила теперь с оттенком нежности в голосе:

— Я никогда не думала, насколько глупы еще эти юнцы из колледжа и как по-детски они себя ведут.

— Интересно, сколько им может быть лет? — сказал Джордж, заметно оживившись. — Наверное, в среднем — девятнадцать. По крайней мере, некоторым из них. Я же предупреждал тебя, какая смертная скукотища там будет. — Джорджу Дробесу было двадцать два года, и он был выпускником Городского колледжа. — Ну, пуделек, так когда же я смогу увидеть тебя?

— Даже не знаю.

— Сегодня?

— Видишь ли, дорогой, у меня целая гора невыполненных домашних заданий.

— Но ты же сказала, что собираешься на прогулку верхом.

— Всего на час. А потом я весь день просижу за письменным столом, правда, Джордж.

— Ну, выбери еще часок.

— Дорогой, мне хотелось бы… видишь ли, ведь это так далеко: отсюда до Бронкса… всего на час…

— Я абсолютно свободен. Ведь сегодня воскресенье. Прошло почти две недели… Я все равно собирался когда-нибудь посетить музей искусств. Я возьму машину, заеду за тобой. Если хочешь, поедем за город. Если ты не сможешь, тогда я схожу в музей.

— Да, видишь ли…

— Увидимся около часа, ладно?

— Ну хорошо, Джордж, договорились. Жду тебя. — И она повесила трубку.

— Что это за дела у тебя с Джорджем? — спросила миссис Моргенштерн с заметным удовольствием в голосе.

— Абсолютно никаких дел. Мама, я думала, что тебе известно: посторонним людям нехорошо подслушивать чужие разговоры.

— А я не посторонний человек. Я — твоя мать! Тебе же ведь нечего скрывать от меня, не так ли?

— Могут у меня быть свои секреты?

— Я надеюсь, что большая любовь не начинает остывать.