Шерил Сойер: Любовница. Война сердец

Они были совершенно разными, с разными видами деятельности по жизни. Она видела крестьянок и фермерш, которые постоянно были готовы предложить воду или продать еду людям, шедшим в обоих направлениях. Она замечала служанок, проходивших по улице с поручением посмотреть, как идут раненые, или позвать курьера, который спешил на фронт. Все с нетерпением ждали новостей, но были абсолютно обескуражены услышанным: якобы Бонапарт разгромил Веллингтона в пух и прах; пруссаки были загнаны в огненное кольцо; принц Оранский потерял ногу; Веллингтон готов бежать обратно в Брюссель; были сотни дезертиров с обеих сторон, спасающихся в лесах Суани. Когда София и Румбольд остановились неподалеку от постоялого двора и послали за питьем, в тусклом помещении она видела девушек, которые днями напролет служили датчанам, бельгийцам, шотландцам, англичанам; на их лицах она могла прочесть и то, что к концу дня они согласились бы обслуживать и французов.

На дороге София встречала женщин с лошадьми; как и она, некоторые были с кучерами, многие в одиночестве. Она видела их напряженные лица и ни о чем не спрашивала, пока они проезжали. Они искали мужей, любовников и братьев, некоторые, возможно, сыновей. Нет, пожалуйста, только не сыновей. Однажды София видела красивую женщину в прекрасной струящейся накидке, с шерстяным одеялом, перевешенным через плечо, стоявшую на перекрестке и напряженно всматривающуюся вдаль. Туфли ее были совершенно разбиты, скорее всего, она пришла в Ватерлоо из Брюсселя в ночь после бала у герцогини Ричмондской. София наклонилась, чтобы сказать ей что-то, но встретилась с совершенно отсутствующим взглядом; на лице женщины блуждала полуулыбка, такая, какой мы обычно одариваем на званых обедах при знакомстве тех, с кем не собираемся заговаривать. София поехала дальше.

В самом Ватерлоо было еще больше людей — семей, которые путешествовали прямо с багажом в поездах, перевозивших военнослужащих, они всегда знали всю последнюю информацию. По большей части это были немцы, которые следовали за союзниками в предместья Брюсселя и двигались также за ними, когда те были отправлены в Катр Бра ночью с четверга на пятницу.

Эти женщины стали частью деревни, и не было ни одного аспекта, касающегося оккупации, в котором они не принимали бы непосредственного участия, включая даже вопросы проезда по загруженным улицам. Если было необходимо что-либо сделать, причем сделать быстро, одна из них обязательно оказывалась поблизости, готовая отыскать мясо для ужина или организовать ночлег на полу для еще одного раненого.

Румбольд покинул Софию в большой таверне на углу основной дороги, там где он знал владельцев. Когда он ушел, она прошлась по деревне, спрашивая о Жаке Десернее, высоком бельгийце со светлыми волосами, который мог проезжать днем ранее. Никто не слышал это имя, но одна женщина, стоявшая на обочине дороги, сказала, что мужчина, совпадающий с описанием, спешился, оставив лошадь у нее в конюшне на ночь, а утром уехал с багажом, притороченным к седлу, направляясь к английским линиям.

София переспросила:

— У него глубокие серые глаза, такие, которые властвуют над вами с той самой минуты, как вы заговариваете с ним, да?

Женщина рассмеялась:

— Мадам, вам явно не больше тридцати, раз вы думаете, что я могу отмечать подобные детали у мужчин…

Потом она посмотрела на выражение лица Софии и смягчилась:

— Я бы сказала, что он обладал недюжим нахальством, но оно, вероятно, оставило его ненадолго. Мы накормили его. Дай Бог, чтобы вы отыскали его — думаю, вам это удастся.

София медленно побрела обратно в хижину. Если бы дело не шло о практичном, напористом отношении обслуживавших армию женщин, она бы никогда не смирилась с этим налетом повседневности, она бы не смогла помогать им. Солдаты, которых она встречала в Брюсселе после первых поражений, по крайней мере были способны самостоятельно дойти до города, хотя многие и умерли от потери крови, истощения, жара или неумело проведенной операции. Огромное количество мужчин в Ватерлоо, однако, были так искалечены, что было понятно — они больше никогда не оправятся и не начнут ходить. Ранения были ужасающими, а истории — леденящими душу. Она слышала о том, как один за другим погибали молодые офицеры, которых постоянно подставляли под удар; как истреблялись один за другим отряды кавалерии, как англичане были пригвождены к своим лошадям пиками, как пушечные стрелки от взрыва сами разлетались в клочья, а французские пехотинцы были настолько изувечены гусарскими саблями, что они сами кончали жизнь самоубийством.