Элизабет Гаскелл - Руфь

Ее пробудил от святого экстаза голос мисс Бенсон, в котором чувствовались недавние слезы.

— Посмотри, Руфь, — сказала она тихо, — мой брат прислал тебе подарок. Это первые подснежники из нашего сада. — С этими словами она положила цветы на подушку возле Руфи. Рядом лежал ребенок.

— Поглядите лучше на мое дитя, — прошептала Руфь, — он такой хорошенький!

Мисс Бенсон чувствовала странное нежелание видеть этого ребенка. К Руфи, вопреки всему, что случилось, она была расположена и даже любила ее, но над младенцем с самого рождения нависало облако позора и немилости. Но, несмотря на свою антипатию к ребенку, мисс Вера не могла противиться просьбе Руфи, ее тихому голосу и умоляющему взгляду. Обойдя постель, она взглянула на ребенка.

— Салли думает, что у него будут черные волосы, — сказала Руфь. — Его ручки уже сейчас очень сильные. Посмотрите, как он крепко сжимает кулачок!

Руфь с трудом раскрыла крошечный красный кулачок и, взяв руку мисс Бенсон, вложила один из ее пальцев в ладошку малыша. Одно это прикосновение уже выразило ее любовь к младенцу.

— Дорогой мой! — сказала Руфь, без сил опускаясь на подушки. — Если Господь сохранит тебя мне, то я буду беречь тебя, как ни одна мать не берегла свое дитя. Я принесла тебе великое зло, но теперь я посвящу тебе всю жизнь, мой милый!

— Не ребенку, но Господу, — сказала мисс Бенсон со слезами на глазах. — Не сотвори из него кумира, иначе Бог накажет тебя — и, может быть, через его посредство.

Страх пронзил сердце Руфи при этих словах. Значит, она уже согрешила, сотворив кумира из своего ребенка, и теперь ее ждет наказание? Но внутренний голос шепнул ей, что Господь — тот «Отче наш», которому она молилась, — знает природу человеческую и понимает, сколь естествен был первый взрыв материнской любви. Поэтому хотя она и оценила предостережение, но приступ страха, им вызванный, быстро прошел.

— Руфь, тебе надо поспать, — сказала мисс Бенсон, целуя ее.

Она опустила штору, чтобы в комнате стало темно. Однако Руфь не могла заснуть. Отяжелевшие веки смыкались, но она снова открывала глаза, боясь, чтобы сон не отнял у нее той радости, которую она чувствовала. Одна только мысль занимала ее в первые часы, и потому она забывала равно и воспоминания о прошлом, и заботы о будущем.

Однако вскоре воспоминания и заботы вернулись. Она почувствовала отсутствие человека, который принимал бы участие в ребенке, хотя бы и не в той степени, как мать. Тоска увеличивалась, когда она вспоминала, что ребенок ее должен вырасти без отца, который мог бы направлять и охранять его в борьбе с жизнью. Она верила и надеялась, что никто не узнает о грехе его родителей и что ему не придется вести эту страшную борьбу. Но все же он никогда не узнает отцовской заботы и опеки. И в часы долгих размышлений ее стали посещать сомнения и искушения. Словно чей-то голос нашептывал ей низкие слова, ведущие к самооправданию и отрицанию всего духовного. Но даже в минуты искушения, вызванные новым для нее материнским чувством, для которого не было ничего выше благополучия ребенка, она ненавидела и упрекала сама себя, если строго судила его отсутствующего отца. От всех этих мыслей и чувств она впадала в горячечное забытье. Ей чудилось, что невинный ребенок, лежавший рядом с ней, уже вырос, стал взрослым и, вместо того чтобы сохранить ту чистоту, о которой она молила «Отца нашего, сущего на небесех», превратился в точную копию своего отца и, в свою очередь, соблазнил некую девушку (во сне странно походившую на нее саму, но только еще более несчастную и одинокую), а затем бросил ее, предоставив судьбе более худшей, чем самоубийство. Она видела скитания этой несчастной девушки и в то же время была свидетельницей того, как сын ее процветает, занимает все более высокие места в обществе, но при этом несет на себе печать проклятия. Ей снилось, будто сын гибнет, скатываясь в ужасную пропасть, куда она не смела заглянуть, но откуда доносился голос его отца — громко сетующий, что он не внял в свое время Слову Божию и теперь ввергнут в «огнь неугасимый». Дрожа от страха, она просыпалась и видела Салли, дремлющую в кресле у камина. Рядом с Руфью лежал ее крошечный мальчик, уютно примостившийся у ее груди и чуть вздрагивающий от ударов ее сердца, которое все еще не могло успокоиться после дурного сна. Руфь не решалась вновь заснуть и принималась молиться. В своих молитвах она просила у Бога совершенной мудрости и самозабвенной веры.