Элизабет Гаскелл - Руфь

Я говорю «ночью», хотя правильнее было бы сказать «утром», потому что колокола церкви Спасителя уже пробили два часа. А между тем в комнате, куда вошла Руфь, несколько девушек все еще сидели над шитьем. Не давая себе отдыха, они шили, как будто от этого зависели их жизни, не смея зевнуть или как-то еще показать, что их клонит ко сну. Девушки лишь тихо вздохнули, когда Руфь сказала миссис Мейсон, который час: она выходила на улицу, чтобы узнать время. Однако девушки понимали: как бы поздно они ни легли, завтра утром им все равно придется браться за работу с восьми часов, между тем как их усталые тела требовали отдыха.

Миссис Мейсон работала столь же упорно, как и они, но она была старше и сильнее, к тому же получала все барыши. Однако даже она почувствовала наконец необходимость в отдыхе.

— Юные леди, — сказала хозяйка, — я разрешаю вам отдохнуть полчаса. Мисс Саттон, позвоните в колокольчик, Марта принесет вам хлеба, сыра и пива. Будьте так добры, когда едите, держитесь подальше от шитья и вымойте руки к моему приходу, чтобы вновь взяться за работу. Полчаса! — повторила она еще раз очень отчетливо и вышла из комнаты.

Девушки не преминули воспользоваться отсутствием миссис Мейсон. Одна из них, полная и, по-видимому, уставшая больше других, положила голову на сложенные руки и в ту же секунду заснула. Ее не могли добудиться, когда принесли скромный ужин, но она встрепенулась, с испугом оглядываясь по сторонам, как только вдали на лестнице послышались шаги возвращавшейся хозяйки. Кто-то из девушек начал мешать уголья в жалком камине, лишенном всяких украшений и вделанном для экономии места в тонкую перегородку, которой нынешний домовладелец разделил большую старинную залу. Другие сразу принялись за хлеб с сыром, напоминая мерным движением челюстей и безучастным выражением физиономий коров, которых вы можете увидеть на любом пастбище. Две девушки рассматривали почти готовые бальные наряды, любуясь ими в то время, как остальные издали их критиковали, как истинные художницы. Некоторые потягивались, расправляя утомленные мускулы, а кое-кто даже решался зевать, кашлять и чихать, что было совершенно невозможно в присутствии миссис Мейсон.

Одна только Руфь подбежала к большому старому окну и прижалась к нему, как птичка прижимается к решеткам клетки. Она отодвинула занавеску и смотрела на тихую лунную ночь. От снега, не перестававшего идти весь вечер, было светло, как днем. Окно находилось в четырехугольной нише, его старинная рама со множеством маленьких стекол была заменена на новую, с одним цельным стеклом, которое впускало больше света. В нескольких шагах от дома ночной ветерок едва качал густые ветви лиственницы. Бедная старая лиственница! Когда-то она стояла среди прекрасной лужайки и мягкая трава ласкала ее ствол. Теперь лужайку разделили на дворы и задворки, а лиственницу огородили со всех сторон каменными плитами. Снег лежал густыми слоями на ее ветвях и время от времени падал на землю. Старые конюшни были также перестроены и образовали узкий переулок с жалкими домишками. И над всем этим поруганным величием алело неизменно великолепное пурпурное небо!

Руфь прижалась горячим лбом к холодному стеклу и щурила усталые глаза, любуясь на прелестное зимнее небо. Ей очень хотелось накинуть на голову платок и выбежать на улицу навстречу чудной ночи. Было время, когда Руфь тотчас исполнила бы это желание, но теперь ее глаза наполнились слезами и она стояла неподвижно, вспоминая прошедшее. Мысли ее блуждали далеко, она припоминала прошлогодние январские ночи, так похожие и так непохожие на эту. Вдруг кто-то слегка дотронулся до ее плеча.

— Руфь, милая, — прошептала ей девушка, невольно выделявшаяся среди других из-за сильного кашля, — иди поужинай немножко, это поможет разогнать сон.

— Мне больше помогла бы прогулка, — ответила Руфь. — Ах, если бы я могла хоть разок пробежаться по свежему воздуху!

— Но не в такую же ночь, — заметила ее собеседница, вздрагивая при одной мысли о такой прогулке.

— А отчего же и не в такую ночь, Дженни? — спросила Руфь. — Дома я часто бегала на мельницу в такую пору, только чтобы посмотреть на льдинки вокруг мельничного колеса. А выбежав на улицу, ни за что не хотела возвращаться домой, даже к матери, сидевшей у камина. Даже к матери… — повторила она тихим, невыразимо печальным голосом. — Однако, Дженни, — заговорила она снова, пытаясь приободриться, хотя слезы все еще блестели у нее на глазах, — скажи, видела ли ты, чтобы эти уродливые, противные старые дома казались такими — как их назвать? — почти прекрасными, как теперь? Как кротко и чисто освещает их лунный свет! А как же должны смотреться такой ночью деревья, трава, кусты?

Читать дальше