Элизабет Гаскелл - Руфь

До сих пор молодой человек ни разу не решился смутить Руфь ни одним страстным словом, ни одним смелым выражением восхищения ее красотой, надеясь, что скоро она привыкнет смотреть на него как на друга, а может, и на кого-то более близкого и дорогого.

Верный своей тактике, мистер Беллингам победил в себе сильное желание проводить Руфь из церкви до самого дома. Поблагодарив ее за сообщенные сведения о картине и сказав несколько слов о погоде, он поклонился и ушел. Руфь думала, что не увидит его больше никогда, и хотя она упрекала себя в глупости, но все-таки не могла справиться с чувствами: в дни, последовавшие за этим расставанием, ей казалось, что на ее жизнь легла какая-то тень.

Миссис Мейсон была вдова и имела шестерых или семерых детей, которых содержала своими трудами, и это отчасти оправдывало ту мелочную расчетливость, с какой она вела свои домашние дела.

Раз навсегда она решила, что по воскресеньям ее ученицы должны обедать и проводить весь день в городе у друзей или знакомых. Сама же она с теми детьми, которые не были отданы в школу, отправлялась на целый день к своему отцу, жившему за несколько миль от города. Вследствие этого по воскресеньям не готовили обед и ни в одной комнате не топили печей. Утром девушки завтракали в гостиной миссис Мейсон, после чего, повинуясь неписаному правилу, не входили в эту комнату в течение всего дня.

Что оставалось делать Руфи, у которой во всем городе не было ни одного знакомого дома? Ей приходилось просить служанку, отправлявшуюся по воскресеньям на рынок, купить булку или крендель, и это составляло ее праздничный обед. Надев бурнус, шаль и шляпку, чтобы предохранить себя от холода, который тем не менее пробирал ее насквозь, Руфь садилась в пустой мастерской у окна и смотрела на мрачную улицу, пока глаза ее не наполнялись слезами. Чтобы разогнать тягостные мысли и воспоминания, а также чтобы набраться сил для предстоящих на следующей неделе испытаний, она брала Библию и устраивалась у окна, выходившего на улицу. Оттуда была видна широкая, неправильной формы площадь и серая массивная, высокая колокольня. На солнечной стороне улицы прогуливалась нарядная публика, весело проводившая свои воскресные досуги. Руфь придумывала истории жизней этих людей, пыталась представить себе их домашнюю обстановку и их ежедневные занятия.

Потом раздавался тяжелый звон колокола, призывавший к вечерней службе.

Возвращаясь из церкви, она снова садилась к тому же окну и глядела на улицу, пока зимний сумрак не сменялся полной темнотой и звезды не начинали ярко блистать над темными массами домов. Тогда она пробиралась в кухню и просила свечу, которая помогла бы ей скоротать вечер в пустой мастерской. Иногда служанка приносила ей чая, но скоро Руфь стала отказываться от этого, узнав, что добрая женщина лишала себя небольшой доли продуктов, которые ей оставляла миссис Мейсон. Так сидела она, голодная, прозябшая, пытаясь читать Библию и вспоминая благочестивые мысли, приходившие ей в голову, когда она была маленькой девочкой и сиживала по праздникам на коленях у матери. Поздно вечером возвращались одна за другой ученицы, утомленные удовольствиями праздничного дня и ночной работой по будням. Усталые, они кратко и нехотя отвечали на ее расспросы о прошедшем дне.

Миссис Мейсон приезжала последней. Созвав своих «юных леди» в гостиную, она читала вслух молитву и отпускала их спать. Она неизменно требовала, чтобы все девушки оказывались дома к ее возвращению, но никогда не интересовалась, как и где они провели день. Возможно, она боялась услышать, что некоторым из них некуда идти, ведь тогда нужно было бы готовить обед и топить комнаты по воскресеньям.

Пять месяцев прошло с тех пор, как Руфь была отдана в учение к миссис Мейсон, и все воскресенья с тех пор проходили для нее одинаково. Правда, когда Дженни была здесь, она иногда развлекала Руфь рассказами о своих праздничных радостях, и, как бы ни устала к вечеру больная девушка, она всегда находила ласковое слово, которым вознаграждала подругу за скуку монотонного дня. После отъезда Дженни томительная воскресная праздность сделалась для Руфи невыносимее постоянного будничного труда. Так продолжалось до тех пор, пока для нее не блеснула надежда видеть по воскресеньям после обедни мистера Беллингама и обмениваться с ним несколькими словами — как с другом, принимающим горячее участие во всем, что она думала и делала в течение недели.