Наследник раджи

Старейшие граждане города очутились в затруднении. Большая часть народа, если не весь поголовно, безусловно, верила обещанию покойного раджи вернуться в образе своего преемника. Странная для европейца вера в переселение душ глубоко укоренилась в умах индусов, а необычайное сходство Тома с его предшественником придавало еще более вероятия этому воплощению. Но отъезд его в такую критическую минуту — образ действия совершенно противоположный тому, которого держался бы покойный государь, — поколебал уверенность. Несмотря на все усилия друзей скрыть случившееся, слух об исчезновении раджи распространился по городу, и в продолжение всего июля к нему присоединялись самые неутешительные новости: сдача Каунпора и ужасное избиение, последовавшее за ней, всеобщее восстание в провинции Уад, Осада Лукно и смерть сэра Генри Лауренса. Со стороны Пенджаба тоже доходили тревожные известия; там бунтовщиков сдерживали силой, как диких зверей, а осада Дели еще продолжалась. Понадобилась вся энергия Чундер-Синга, сделавшегося душой правления, чтобы не дать гумилькундскому совету поддаться общей панике, охватывавшей мало-помалу и верное население страны. Министр и его сторонники знали и без угрожающих писем, постоянно получаемых в Гумилькунде, какова будет их судьба, если англичане потерпят серьезное поражение, и что значит грабеж богатого города, взятого приступом индусской армией. Им и в голову не приходила мысль о соглашении с бунтовщиками, но они предчувствовали несчастье.

Часть дворца, выходившая в сад, с самого начала была предоставлена в распоряжение англичанок. Они с грациозной неловкостью носили прелестные индусские костюмы, которыми снабдил их Том, так как не мог достать других. Их лица сохраняли еще бледность и выражение испуга, сохранившиеся неизгладимыми на всю жизнь у стольких женщин, избегнувших ужасной опасности. Теперь их жизнь протекала в мирном однообразии; у них ежедневно было все, что может предложить самое радушное гостеприимство, — все, кроме известий. Чундер-Синг и Лутфулла иногда заходили к ним, английский резидент аккуратно навещал их, но о радже они больше не слышали.

Аглая, для которой это таинственное исчезновение было столь же жестоко, как необъяснимо, прерывала свои игры и повторяла плача:

— Если бы он вернулся! если бы вернулся!.. Все уезжают, — сказала она однажды Люси, — отчего это?

— Не знаю, дорогая, — отвечала молодая женщина, которую охватила непреодолимая тоска. — Вероятно, так надо. Лишь бы спасли Грэс.

Читатель уже, вероятно, догадался, что раджа нашел потайной ход из дворца. Подземная галерея, начинавшаяся из подземелья под его спальней, вела в другое подземелье за главными городскими воротами. Ганес, случайно открывший этот ход, воспользовался им для сношений с Дост-Али-Ханом, и, уверенный в том, что раджа примет приглашение главы бунтовщиков, он все приготовил для отъезда.

В Гумилькунде Том перестал Писать свой журнал. Покинув свое государство и сделавшись, так сказать, опять самим собой, он стал наскоро заносить в записную книжку, не покидавшую его, события своего опасного предприятия. Вот несколько выдержек из этих записок.

«Июль 1857 г. Жребий брошен. К благу или нет, я разорвал удерживавшие меня связи; я думаю, живу, действую, имея в виду одного себя, и чувствую себя счастливее, чем все последнее время. Поэтому я снова принимаюсь за свой дневник.

На дворе темная ночь. Мы сделали привал в лесу, пока Ганес ведет переговоры о допущении нас в крепость, занятую Дост-Али-Ханом. При мне талисман, подаренный им самим в Дели. Ганес сказал мне, что этот значок уже спас меня однажды, что без него меня заколол бы Абдул — страж, приставленный ко мне белой принцессой. Быть может, талисман еще раз охранит меня, но, что бы ни случилось, я спокойно жду, что будет. Грэс в крепости. Я выйду отсюда с ней или, клянусь Богом, вовсе не выйду. Если она умерла — чего я не могу подумать и чему не могу поверить, — я вернусь в Гумилькунд, и пусть мой народ поступает со мной как хочет».

Затем следует запись без числа.

«Какой ужасный день! Я говорил, умолял, протестовал — и ничего не добился! Одно кажется ясным: Дост-Али-Хан, хотя и готовый на все, чтобы заставить меня нарушить союз с англичанами, не посягнет на меня лично. После всего, что я слышал об азиатском вероломстве, я поражен его благодарностью за незначительное добро, которое мне пришлось сделать ему».

«Сегодня рано утром меня впустили в форт. Мне подали завтрак, а затем Ганес проводил меня к вождю восстания.