Джудит Тарр - Трон Исиды

— Давай-ка будем честными сами с собой, владычица, — а театральные штуки оставим комедиантам. На сцене от них нет никакого вреда. Но мы победим лишь там, где реально сможем это сделать. Здесь победа невозможна. Самое лучшее в нашем положении — нанести удар и вырваться отсюда. И я утверждаю, что мы должны нанести его на суше, потому что в данном случае у Антония есть явное преимущество.

— А я утверждаю, — быстро парировала она, — что мы нанесем его на море, где нам совсем не требуется побеждать: нужно просто вырваться на свободу, присоединить к нашей армии резерв, которым мы поначалу пренебрегли, и найти менее уязвимое место для продолжения войны.

По толпе собравшихся прокатился приглушенный гул невнятных голосов. Они явно колебались, кому же отдать предпочтение. Одни смотрели на Канидия и кивали. Другие поглядывали на Клеопатру и что-то бормотали, явно в знак согласия.

Царица не старалась заставить их полюбить себя, отказавшись от такой мысли — если вообще когда-либо имела ее — еще до того, как они расположились лагерем у Акция. Это решение дорого им стоило: ушел Планк, умер Агенобарб… Они потеряли слишком много союзников, как значимых, так и не особенно важных. Они имели право считать ее заносчивой сверх всякой меры. Но Клеопатра не могла быть никем иным — только царицей и богиней.

Между тем Канидий не пасовал перед ней и с чисто римским упрямством не сдавал позиций.

— Битва на суше — беспроигрышная ставка в этом военном споре. Мы можем в нем победить — и даже еще морально выиграть. Но бегство по морю на египетских судах — вовсе не поднимет боевой дух наших воинов.

— Ну, к настоящему моменту большинство наших воинов — египтяне и уроженцы Востока, — со спокойным видом съязвила Клеопатра. — И они охотнее будут живыми и мрачными, чем мертвыми якобы для собственного удовольствия.

Канидий взглянул ей прямо в лицо.

— А что, уже и до этого дошло? Армия больше не римская?

Она набрала побольше воздуха, чтобы дать ему отпор, но Антоний опередил ее.

— Ты хочешь уйти от нас, Публий Канидий?

Канидий дернулся, словно его ударили.

На лице Антония появилось слегка извиняющееся выражение, глаза потемнели — ему было жаль Канидия. Но он должен был досказать начатое.

— Ты сам знаешь, что Клеопатра права. Воспользоваться твоим планом — значит, навсегда потерять море и большую часть армии. Я понимаю, с кем вынужден иметь дело в лице Агриппы, и вовсе не рад этому. Но если нам удастся всего лишь проскользнуть мимо него, мы прихватим свои легионы и дадим деру в Египет. Не стоит быть таким самолюбивым, Публий Канидий… А уж Египет — крепкий орешек даже для такого пройдохи, как Октавиан. Ему не раскусить его даже всеми зубами, какие только найдутся в его армии. Египет — наш: сердцем, душой и житницей.

Канидий затряс головой, отвергая малейшие соображения логики или простого здравого смысла.

— Не пора ли нам покончить с зависимостью от Египта? Не начать ли думать своей головой, идти своим путем? Вести собственные войны, снова стать римлянами…

— И красиво умереть на мече Октавиана — как бабочка на булавке, — с едва уловимой насмешкой закончила Клеопатра.

— Не сомневайся: если вы продолжите рваться в Македонию — так и будет, и тебе это прекрасно известно. Кстати, с чего тебе взбрело в голову, что драться на суше будет просто? Возможно, вы и победите в одном сражении — на худой конец, в двух, но потом враг одолеет вас.

— Но у нас есть Антоний, — не унимался Канидий. Противнику даже и близко некого поставить. Но давай смотреть на вещи трезво. Для войны необходимы солдаты, а мы можем их получить, только избрав путь по морю. Да, это очень рискованно. Враг будет иметь возможность видеть все, что мы предпримем, глядя на нас с севера, с гор, сидя в своих лагерях, словно в гнездах стервятников. Они будут лезть из кожи вон, чтобы остановить нас. Но мы можем прорваться с боем наружу. Наружу, понимаешь? Нам нет необходимости побеждать. Надо просто улизнуть отсюда. О победе поговорим позже, когда мы не будем загнаны в нору, как мыши.

«Разумно», — подумал Луций Севилий. Абсолютно разумно и по-римски до мозга костей, но полководцы Антония сочли, что такое решение — в духе восточного царя. Однако сторонники Канидия, если и хотели спорить — это было видно по блеску глаз и стиснутым кулакам, — предпочли держать язык за зубами. Уроженцы Востока, которых в армии теперь было намного больше, чем он предполагал, кланялись ему и бормотали в знак согласия нечто нечленораздельное. Многие из них постараются раствориться среди широких равнин, когда флоту придет время отправляться в путь. Другие будут сражаться на кораблях — в основном лучники. У конников оставалась хоть какая-то надежда на спасение.