serebrus: Горемычная

Легкая, ни к чему не обязывающая беседа о погоде, а потом он прощается и уходит, работа. Мне же еще полчаса ждать поезд. И на платформе по-прежнему никого.

***

Меня опять захватывают воспоминания.

Как я вообще появилась в этом мире. Да-да, не удивляйтесь так. Это не первый мир, который я помню. Не знаю, по каким таким причинам я помню свою прошлую жизнь, но это факт. И нет, я не могу назвать себя попаданкой в полном смысле этого слова, потому как обычно, попаданцы — это люди кого-либо заменившие в канонной реальности, плюс ко всему попадают они уже в родившихся людей, души которых по тем или иным причинам покинули тело. Я же родилась здесь, может, конечно, подмена душ произошла в утробе матери, но это уже изврат какой-то. Предпочитаю думать, что это моя реинкарнация и по какой-то причуде вселенной я не потеряла память о прошлой жизни.

Родилась я ну ооочень удачно, 29-го, барабанная дробь, февраля 1940 года, так что официально праздную свой день рождения раз в четыре года, вот повезло-то, как на гостях сэкономить можно. Ребенком я была нежеланным, а посему оставили меня прямо в роддоме, спасибо, что не выкинули в Темзу, а ведь могли. Судя по тому, что мне удалось узнать, я дочь беженки из Германии. Все вспомнили, что за время тогда было? Англию еще не бомбили, но беженцы в стране уже были, беженцы из Европы. Лет в 8 бабушка Джейн, взяла меня за руки и отвела к себе в квартирку при приюте и завела тот нелегкий разговор (сколько еще таких разговоров было потом в моей жизни). Ребенком я была любознательным, и не единожды пыталась узнать кто я и откуда, кто мои родители, вызнать о своих корнях. Вот и в тот день, воспользовавшись хорошим настроением мисс Остин, я задала свой дежурный вопрос, впрочем, не особенно надеясь получить ответ.

— Бабушка Джейн, а ты не знаешь, кто мои родители? — хоть по разу, но я успела спросить об этом всех старейших сотрудников приюта, вот и до нее добралась.

Ничего не ответив мне, Джейн взяла меня за руку и повела к себе.

— Я не многое могу тебе рассказать, Лия, — грустно вздохнула она, — Я только попрошу тебя не расстраиваться сильно и никому не рассказывать о том, что я сейчас тебе поведаю. Многие вообще сказали бы, что рано тебе об этом еще знать, но ты очень разумный ребенок и мне, кажется, что утаивать информацию — это недостойно взрослого человека. Другое дело, что ты можешь не все сейчас понять, но ничего, со временем это пройдет, — рассмеялась она, — Так вот, малышка. Привезли тебя из госпиталя святого Варфоломея, аккурат на пятый день после твоего рождения, то есть 5-го марта. День был препротивнейший, а ты спала как сурок, укутанная в одеяло. Привезла тебя сестра Марта, и я пригласила ее выпить чайку, уж больно она промерзла, ну и расспросила ее о том, откуда ты и кто твои родители. Она тоже не особенно много знала, но девушка была наблюдательная и как раз помогала ухаживать за твоей матерью. Матушку твою звали Гретхен Освальд, вот только маловероятно, что имя это настоящее, а госпиталь под патронажем монастыря никогда не настаивал на предъявлении документов, так что я уверена, что звали ее по-другому. Девушке было всего-то лет 20, худенькая, с небольшим аккуратным животиком, опрятно, но очень скромно одетая. Короткая стрижка, волосы темные, чуть вьющиеся. Глаза карие, довольно темные. Кожа смугловатая. Не замужняя. И сразу предупредила, что ребенка хочет оставить и даже просит не показывать ей, кто родится. Марта — монахиня, и она с ней тогда поговорила немножко. Роды-то дело не быстрое, так что времени у них было ой как не мало. Гретхен практически ничего о себе не рассказала, только то, что жениха убили практически на ее глазах, а ее саму изнасиловали, но оставили в живых. Через пару недель им с матерью удалось перебраться во Францию и там, с грехом пополам, подрабатывая где придется, накопив на паром, переправились в Англию, где у матери была пусть дальняя, но все же родня, с которой они не теряли связи. Тут-то и обнаружилось, что девушка беременна. Ребенка она не хочет, убивать — это грех великий, потому избавиться от плода не пыталась, но и теплых чувств к нему никаких не испытывает. Тяжело это, милая, в таком юном возрасте пережить такое. Ты и сама знаешь, что такое война, так что кое-что понимать уже должна. Люди в такое время иногда себя теряют, не думаю, что те солдаты в мирное время сотворили бы что-то подобное. Так вот ты и оказалась у нас. Матушку свою не осуждай. Она тебя сберегла, даже кое-что в приданое тебе оставила. Ничего особенного, никаких вышивок на одеяльце или пеленках не было. Просто она купила одеялко, одежду для новорожденного и с этим пришла рожать. Не знаю, провожал ли ее кто или нет. Так что поступила она по-человечески. Молодая девочка была, а такая сильная, не сломалась. Ну, а то, что не нашла в себе сил воспитать тебя, так то не беда, ты вон какой ладной девчушкой растешь, умненькая, красавица и трудолюбивая как пчелка, — натруженная рука погладила меня по косам и притянула к себе за плечи, утешая.