Феликс Сергеев - Где-то за окном

За окном постепенно темнело, а наш поезд, вырвавшись из очередного туннеля, резво покатил в сторону широкой, лениво плещущей волнами реки. Разумеется это был Дунай. Другой такой в регионе просто нет. Вскоре мы уже мчались по мосту, и вот уже перед нашими глазами открылась береговая полоса. Я всматривался в него, пытаясь разглядеть хоть что-то в набегающей тьме и, внезапно, перед моим внутренним взором возникли громадные багровые слова "ПУСТЫННЫЙ БЕРЕГ. ПРИЧАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ". Одновременно тот же самый голос как будто рявкнул мне эти слова в оба уха. Мои коллеги тем временем пялились в экраны своих коммуникаторов, так что, судя по всему, их не зацепило. На моих часах, автоматически подстроившихся к смене часового пояса, было около 8 вечера, когда поезд вошёл в крытый вокзал и, звякнув какими-то металлическими деталями, встал.

Споро собравшись, наша развесёлая команда двинулась на выход. Что, конечно, мне сразу бросилось в глаза — так это активнейшее использование Разметки. В отличие от Москвы, где её элементы хотя и попадались постоянно, но не мельтешили, здесь мне временами было тяжело отличить реальность от её продолжения — настолько плотно переплетались указатели. Вплоть до того, что перед всеми аборигенами, находившимися на платформе, реяли разметочные "бейджики" с именами, написанными, кажется, на итальянском языке. Аборигены были одеты в основном по-европейски, но, пока мы шли по перрону, нам пару раз попались персонажи, носившие нечто похожее на халат или длинное женское платье. Судя по виду, это был местный национальный костюм.

— Туника — отследив направление моего взгляда, пояснил Лумиэль.

— А ты уже здесь бывал что ли? — к слову сказать, туники я, по впечатлениям от исторических фильмов и компьютерных игр представлял несколько иначе

— Не, путеводитель прочёл, перед тем как сюда ехать, — ухмыльнулся он в ответ.

Мы подошли к концу с платформы и, выбрав в стене, перекрывавшей выход с неё дверь, с табличкой "для уважаемых иностранных гостей", зашли внутрь. И только секундою позже я осознал, что табличку я прочёл как на родном языке — в то время как на самом деле это был ещё один разметочный знак.

Высокий уровень местных программистов Разметки внушал уважение. Похоже, в России до такого непринуждённого расширения реальности, как здесь, пройдёт ещё достаточно много времени.

28 Кирилл Костин, вечер 17 ию н я 2024 года, Москва

Я направляюсь к неприметному четырёхэтажному зданию, расположенному где-то в переулках возле Полянки. Переданный мне представителем Инстанций план не содержит номеров домов или какой-то ещё привязки к местности — что ничуть не мешает по нему ориентироваться. На выходе из метро перед моим взором проявляются висящие в воздухе призрачные указатели маршрута — такой способ, конечно, намного удобнее, чем таращиться на бумажную карту или даже экран персонального коммуникатора. Несколько шагов в глубину двора — и я вхожу в подъезд.

Дежурные, сидящие на проходной, смотрят сквозь меня. Сейчас я не в картинке. Поднимаюсь на четвёртый этаж, и, ориентируясь уже по внутреннему чувству, нахожу нужную мне дверь. За ней — ощущаемое внимание, аналогичное вниманию Инстанций, но намного более слабое и какое-то не такое. Не стыкующееся. Снаружи, у дверей люди — медленные, как будто карпы в стоячей воде пруда. Сейчас я намного быстрее охраны, но у меня нет необходимости причинять какой-то вред. Я проскальзываю между ними и захожу внутрь.

Вспышка яркого серебристо-пепельного бьёт мне в глаза, мгновенно перекрашивая в свой цвет людей, мебель, стены — всё что находится внутри комнаты. Но тёмно-серое, почти чёрное облакообразное распространяется вокруг меня встречной волной. На его фоне пепельный цвет комнаты кажется почти белым. В полном отсутствии каких либо других цветов борьба двух оттенков серости длиться несколько секунд, сопровождаясь яркими искорками по границе их соприкосновения и тихим треском, какой обычно бывает при статических разрядах.

Наконец, с тихим шелестом миру возвращаются привычные краски. Я оглядываю комнату. За широким T-образным столом сидит шестеро людей в строгих официальных костюмах. У них злые и неприятные лица. Они смотрят на меня едва ли не с физиологическим отвращением. И со страхом. Примерно как смотрят нормальные, приличные граждане на пристающего к ним грязного, вонючего бомжа, опасаясь, что от него можно чем-то заразиться. Не то, чтобы они не в силах этого бомжа поколотить или прогнать — но неизбежное соприкосновение страшнее, чем даже некоторая потеря лица в попытках уклониться.