Анастасия Николаева - Я-муары. Откровенные истории блогера

Просторная квартира на Кутузовском проспекте. Здесь живут моя прабабушка Груня, бабушка Аня, которая после моего рождения стала именоваться всей семьей мамой Аней, тетя Наташа, сестра моей мамы.

Здесь все так здорово.

Волшебное трехстворчатое трюмо в комнате мамы Анечки, которое всегда превращает меня в красавицу. А если чуть сдвинуть створки – красавиц становится много, и все они похожи на меня.

Кладовка, в которой старинный шкаф, а в шкафу великолепная огромная перина пуховая. Если бы такая была у Принцессы на горошине, ничто бы никогда не помешало ее ночному покою. В этом шкафу, на этой перине я просиживала в кладовке часами.

Баба Груня сама набивала пухом перины и подушки, стегала атласные ватные одеяла. Покупное – ведь совсем не то. Детки ее должны сладко кушать и мягко спать. Светочка замуж вышла – надо приданое, Наташенька собирается – опять старенькие руки берут иглу. Сколько раз я помогала ей вдеть нитку в игольное ушко.

– Мама, – кричит бабушке мама Анечка из кухни, – иди обедать!

– Иду, – начинает торопиться бабушка, складывая свое рукоделие, пристраивая иголки и спицы на видном месте, чтобы не искать. – Уже иду, Аня.

– Настя, мыть руки, – зовет меня моя мама Света.

– Света, Наташа – все стынет, – выкликает своих дочек мама Аня.

Три мамы в квартире, четыре дочки.

Нигде я не была так безмятежно счастлива, как там. Ко мне с нежной лаской протягивали руки три любящие мамочки – мама Груня, мама Аня и моя мама. Укрытая легкой и теплой шалью безграничной ко мне любви, росла я на этих руках, напитанная счастьем и покоем. А сама не только не умножила того, что было мне с такой бесконечной щедростью подарено, но даже и не отдала долгов. Простите меня, родненькие мои.

За столом сижу я как самая важная персона. Первая тарелка мне, лучший кусочек тоже. Все со вниманием следят за каждой ложкой, которую я подношу ко рту. Удивительно тощее дитя, я еще была и малоежка. Поэтому кормление мое стало целым ритуалом. Супчики цедились через сито – попадется капустка вареная или лук – есть вообще не буду. К каше подавались разные сорта варенья, блинчики смазывались сливочным маслицем.

Как за всем этим наблюдала баба Груня, у которой дети умерли голодной смертью, как она могла не упрекнуть меня, маленькую забалованную донельзя девочку? Не представляю.

Но это факт – ни разу, никогда она даже осуждающе головой не покачала. А только смотрела своими добрыми голубыми глазами за толстыми линзами очков, как ложка за ложкой пустеет моя тарелка. И лицо ее разглаживалось, тревога уходила из глаз: девочка сыта, она не умрет.

А я в свою очередь внимательно наблюдала, как аккуратно и собранно ест бабушка. Тихо, красиво, не жадно, очень достойно и, я бы сказала, благоговейно. До еды и после молилась, крестилась. Вся ее фигура выражала радость и благодарность. Нигде не оставляла за собой ни крошечки. И все равно после еды обязательно проводила рукой по столу. И если нащупывала крошки, быстро смахивала их в ладонь и съедала.

Такое сейчас иногда можно наблюдать в храмах, особенно у пожилых людей: они сосредоточенно едят просфорочки, стараясь не уронить ни крошки, так как это освященный хлеб. Для моей бабушки каждая крошка простого хлеба была освящена страданиями ее голодающих детей.

Она знала, что такое безысходный голод. Тот, когда уже и коры на деревьях в лесу не сыщешь.

И вот удивительное дело: я с раннего детства без слов поняла и приняла это бабушкино поведение за столом. Никогда не голодавшая, я тоже, когда приходится выкидывать что-то из испортившихся продуктов, переживаю и всегда в этот момент вспоминаю бабушку. Воспитание собственной жизнью – самое запоминающееся.

После обеда бабушка опять забирала меня к себе: я должна была помочь ей найти иголки и булавки. Бабушка очень плохо видела. Сама она говорила, что выплакала все глаза, когда горевала о детях.

Мне она много раз рассказывала, что так рыдала о Лидочке своей, что думала, что ослепнет совсем.

Плакала до тех пор, пока не увидела сон: Лидочка в маленьком гробике, а гроб залит водой, только носик торчит из воды.

Баба Груня столько раз с сокрушением в голосе говорила мне про этот носик, что я и сейчас слышу ее слова.

Главным для нее было – не навредить своим деткам, а тут она увидела, что залила всю дочку слезами. Тем более, что в том же сне Лидочка просила ее больше не плакать. Для мамы Груни слово детей было законом. Она перестала плакать каждый день.