Николас Карр - Стеклянная клетка. Автоматизация и мы

Поскольку навыки утрачиваются, если их не применять на практике, добавляет Бэйнбридж, то даже опытные операторы через некоторое время начинают работать как новички, если основная работа заключается в наблюдении, а не в действии. Инстинкты и рефлексы затухают, когда их не используют. У операторов возникают трудности с выявлением и оценкой возникающих проблем, а реакция на них становится медленной и обдуманной, исчезает автоматизм действий. В сочетании потери интереса к картинке с угасанием навыков кроется причина повышения риска нештатной ситуации, которая рано или поздно непременно произойдет. Как только это случается, разработчики аппаратуры вносят в нее усовершенствования, призванные еще больше ограничить роль оператора и тем самым усугубить вероятность его неверных действий. Убеждение, что человек является самым слабым звеном системы, становится принципом.

Эргономика – наука о правильной организации человеческого труда – восходит по меньшей мере к эпохе древних греков. Гиппократ в трактате «О вещах, относящихся к хирургии» помещает точные инструкции по поводу освещения и оснащения операционной, пишет, как надо раскладывать инструменты, пользоваться ими, и даже о том, во что должен быть одет хирург. В дизайне многих древнегреческих инструментов видны результаты размышлений о форме и весе инструмента, влияющих на производительность, выносливость и здоровье работника. В древних цивилизациях Азии мы тоже находим признаки приспособления орудий труда к физическому и психологическому удобству работника [13].

Однако лишь к моменту начала Второй мировой войны эргономика вместе с ее теоретической кузиной кибернетикой формально стала учебной и научной дисциплиной. Тысячам неопытных солдат надо было доверить сложное и опасное оружие и технику в условиях нехватки времени на обучение и тренировку. Благодаря Норберту Винеру и американским психологам Полу Фиттсу и Альфонсу Шапани, работавшим с личным составом ВВС, военные и промышленные специалисты научились понимать, что люди играют такую же существенную роль в успешной работе сложных технологических систем, как механические детали и электронные регуляторы. Невозможно создать машину, а потом – в духе Тейлора – заставить человека к ней приспособиться. Наоборот, надо конструировать машину, приспособленную к человеку.

Воодушевленные вначале патриотизмом и желанием внедрить компьютеры в торговлю, государственное управление и науку, большие коллективы психологов, физиологов, нейробиологов, инженеров, социологов и конструкторов начали обращать свои таланты и дарования на изучение взаимодействия людей и машин. Их внимание сосредоточивалось как на полях сражений, так и на производственных предприятиях, но цель была вполне гуманной: объединить людей и технологии в плодотворный, устойчивый и безопасный симбиоз, в гармоничное партнерство, позволяющее использовать лучшие свойства и качества обеих сторон.

Так, по крайней мере, должно быть. Однако слишком часто открытия и идеи эргономики, или, как ее сейчас называют, инженерной психологии, попросту игнорировали или, в худшем случае, душили на корню. Заботу о влиянии компьютеров и других машин на душу и тело человека обычно не берут во внимание из стремления добиться максимальной эффективности, скорости и точности или просто из желания получить как можно бо́льшую прибыль. Программисты, как правило, очень плохо знают эргономику и совершенно не интересуются достижениями инженерной психологии. Все усугубляется еще и тем, что инженеры и компьютерные специалисты, увлеченные математикой и логикой, не испытывают интереса к рассуждениям специалистов по эргономике. В 2006 году патриарх этой науки, Дэвид Мейстер, оглядываясь на свой жизненный путь, писал, что он и его коллеги всегда плыли против течения и внедрение достижений казалось им неожиданностью. «Ход технологического прогресса, – резюмировал он, – привязан к стремлению к прибыли; следовательно, прогресс мало задумывается о человеке» [14].

Так было не всегда. Люди впервые начали размышлять о техническом прогрессе как о движущей силе истории во второй половине XVIII века, когда научные идеи просвещения стали воплощаться в машиностроение. Не случайно то время стало эпохой политических потрясений. Демократические, гуманистические идеи просвещения увенчались революциями в Америке и Франции, и идеалы этих революций направили взгляды общества на науку и технику. Технические новшества высоко ценились (если не рабочими, то, во всяком случае, интеллектуалами) как средства политических реформ. Прогресс определяли в социологических понятиях, отводя технологиям вспомогательную роль. Такие мыслители просвещения, как Вольтер, Джозеф Пристли и Томас Джефферсон, видели цель развития новой науки и техники в том, чтобы они смогли стать инструментами разумного переустройства общества.