Дмитрий Быков - Литературная мастерская [От интервью до лонгрида, от рецензии до подкаста] [litres]

Мемуары

При слове «мемуары» многих охватывает скука, ведь это, как правило, большой том с именным указателем. Если мы интересуемся определенными людьми или эпохой, то смотрим сначала в конец тома. Майя Плисецкая есть? Есть. Хорошо, прочитаем. На этих избранных страницах и будет сфокусирован наш интерес, а остальное не столь важно, и потому мы это либо бегло пролистаем, либо вовсе пропустим. Конечно, так изучать мемуары – право читателя. Но можно делать и иначе.

В принципе, любые мемуары интересны – за исключением, пожалуй, мемуаров Леонида Ильича Брежнева, которые за него от первой до последней буквы написали состоявшие при нем литработники, так что вряд ли там есть что-то, действительно отражающее его личность. Но уже в мемуарах, скажем, маршала Жукова, которые тоже, к огромному сожалению, в гораздо большей степени записаны за ним и потом обработаны, а не созданы им самим, трепещет индивидуальная нота, неповторимое осознание себя и истории, себя в истории.

Любые мемуары стоят того, чтобы вслушаться. Как минимум ради глубоко трагической коллизии, заложенной в них: ведь они обычно издаются после смерти автора. Человек повествует о своей жизни, наполненной разными событиями, и знает, что до ее окончания осталось не так уж много (традиция предполагает, что воспоминания пишутся на склоне лет или, по крайней мере, в зрелом возрасте). А для читателя это уже и вовсе голос «из царства мертвых», как выражались в XVIII столетии, когда мемуары часто называли «записками» [50].

Если смотреть на мемуары с позиции потенциального автора, то она отнюдь не предполагает ни претенциозности, ни избыточной серьезности. Во-первых, в силу относительно большого объема и панорамности, свойственных мемуарному нарративу, в нем можно переходить от тона к тону, от забавного к драматическому, от эпически-неторопливого к динамичному или скетчевому. Это не только забота о том, чтобы читателю было интересно: так и писать гораздо легче, поскольку разные интонации усиливают звучание друг друга, создавая самостоятельный художественный эффект.

Во-вторых, поскольку мемуары – ретроспективное по природе повествование, в них сильно проявляются особенности человеческой памяти. Мы не помним себя от и до; у памяти есть механизмы, которые стирают информацию, отодвигают ее в более глубокие слои; память фрагментарна и избирательна. Эту фрагментарность можно обыграть, так поступают многие мемуаристы [51]. Лакуны, пропуски, забытое или помнящееся неточно можно акцентировать, подать так, чтобы в контрасте были ярче видны важные эпизоды, отрезки, сцены, выступающие из тьмы забвения. Понятно, что в этом жанре весьма существенно отклонение от установки на достоверность, «коэффициент искажения» – в силу того, что мемуары пишутся отнюдь не по горячим следам событий и зачастую без опоры на дневники или записные книжки. Это следует иметь в виду как при использовании чужих мемуаров, так и при работе над собственными.

Наконец, многим людям, которым есть о чем рассказать, как-то неловко «садиться за мемуары»: это кажется им нескромностью, выпячиванием себя без достаточных к тому оснований. От такой ошибки предостерегал еще Пушкин: будучи сам человеком отнюдь не старым, он всех своих знакомцев, и пожилых, и даже молодых, побуждал записывать события своей жизни и не стесняться их кажущейся «незначительности», «неважности», «скудости». «Непременно д о лжно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться», – утверждал он в 1827 году, подчеркивая высокую, ничем не заменимую ценность автобиографического высказывания, соединяющего «я» и историческое время.

Стоит заметить, что мемуаристы в последние несколько десятилетий, особенно в Западной Европе и Америке, успешно преодолевают эту ложную застенчивость: наша эпоха отмечена настоящим «мемуарным бумом», хотя, разумеется, не все современные тексты такого рода равнозначны. Если вы интересуетесь этим жанром, попытайтесь убедить старших родственников или знакомых написать воспоминания или хотя бы позволить сделать аудиозапись их устных рассказов, которую в дальнейшем можно будет расшифровать и предложить рассказчику для поправок и, что особенно важно, для дополнений.

Подведем некоторые итоги.

Человек, садящийся за автобиографический текст (или тексты), открывает перед собой три горизонта: горизонт познания себя; горизонт открытий о других людях, о жизни и ее течении; наконец, горизонт творчества, очень широкий и важный. Творчество в автобиографии значительно меньше сковано жесткими конвенциональными и жанровыми рамками, чем в художественной литературе. Так, например, авторы автобиографических текстов вправе позволить себе писать их куда более фрагментарно – скажем, они могут выглядеть как цепочка глав или главок, иногда очень маленьких, «кр о хоток», по определению А. И. Солженицына, слабо связанных между собой, но в итоге все равно предстающих как нечто цельное. Они могут не иметь четко выраженного начала и окончания (завязки и развязки), сюжет в них легко отодвигается на второй и даже на третий план. Система персонажей в таких текстах возникает как бы сама собой, подсказывается реальностью, которую человек пытается отразить, их не нужно конструировать специально.