Дмитрий Волк - Эпоха мелких чудес

— Я ещё и не такое могу! — горделиво заявил Гарик и неожиданно сменил тему. — Не, ну ты посмотри вокруг! Романтика, блин, какая! Красота вокруг! Ночь, улица, фонарь… — Он очертил мироздание широким жестом когтя.

— Аптека, — съязвил Семён.

— Какая, нафиг, аптека? Где ты тут аптеку увидел? В «Доме на набережной» ближайшая, кажется. Или за каналом, если напрямик лететь? Не помню…

— Это не я. Это Блок. Поэт такой. Известный.

— Не знаю такого.

— А что ты вообще знаешь? Ни в школе толком не учился, ни рекламы по ящику не смотрел… — пробормотал Семён, по-прежнему не отрывая взгляда от мотылька, порхающего уже над самым горлышком бутылки, валяющейся возле храпящего душили.

— Да ну её, эту школу! Уроки учи, за партой сиди, курить не смей… Что мне там вообще делать? — искренне возмутился Гарик. — У меня ж память эйдетическая, один раз гляну в книгу…

— И увидишь фигу. Луиша Фигу, — прервал Семён. — Всё это я уже не раз слышал: «Я то, я сё…» Грамотей ты у нас тот ещё. Как нынешний президент… одной американской страны. А скажи-ка мне, кстати, образованный друг мой Игорь Святославич… Ты хоть в курсе, как этого президента звать вообще, а?

— США, что ли? — переспросил Гарик.

Семён, злорадно ухмыляясь, кивнул.

— Как же это называется… Степь? Не, вроде не то… Пампасы? Прерия? — забормотал себе под нос экзаменуемый. — Саванна?

— На волю, на волю! В пампасы! — Семён расхохотался. — Эх ты, тушкан мексиканский… «У меня память абсолютная, эйдетическая!» Тьфу! — В запале позабыв о замечании, недавно сделанном Гарику, сам смачно сплюнул. В урну.

— Ну, это… Так то только на нужные вещи, — сконфуженно пробормотал Гарик, — а ненужными я голову не гружу. Как, кстати, его зовут?

— Буш. — Уже успокоившийся Семён покачал головой. — Да-а, Гарик, тебе в Америку самая прямая дорога. С такими-то знаниями… Тебя там через год сенатором сделают.

Мимо них опять бесшумно проплыл призрак Козьма. На этот раз со стаканами в руках. Семён вытащил ещё одну сигарету и принялся рыться по карманам в тщетной надежде найти запасную зажигалку.

— Сенатором? — задумчиво произнёс Гарик. — Не. К чему мне? Не в том дело-то…

— А в чём же?

— Вот ты, к примеру, о чём думаешь? О чём мечтаешь?

— О чём тут мечтать?! Мечты ему подавай! — неожиданно резко огрызнулся Семён. — Некогда мне голову всякой фигнёй забивать.

— А у меня, знаешь, есть мечта… — Гарик глубоко затянулся и пояснил: — Заветная.

— Ну? — Семён даже не попытался изобразить интерес. — Излагай, Чернышевский ты наш. Не томи…

— Ты только представь: лежу я у себя в покоях, кругом золото — ну там яйца, оклады разные, — а передо мной принцесса бродит, настоящая. Пыль с брюликов тряпочкой сметает. А ещё две в это время цацки примеряют… — Гарик с тоской вздохнул. — К показу готовятся.

— Да-а… — покачал головой Семён, — не дура у тебя губа, ой не дура… Это куда ж тебе надо влезть, чтоб всё было? Разве только в Алмазный фонд или Форт-Нокс какой…

— Какой-какой фонд? — с неожиданным интересом переспросил Гарик.

— Алмазный, — ответил Семён, пытаясь отыскать взглядом мотылька. Тот обнаружился быстро: какой-то домовой — кажется, из бригады деда Нафани — согнал насекомое с горлышка бутылки, валявшейся возле медведя, а саму бутылку аккуратно подобрал и унёс. Мотылёк взмыл повыше и зигзагами направился в сторону расположившейся на памятнике троицы. Постепенно приближаясь к Семёну и Гарику.

— А что в этом твоём Форт-Ноксе? — прикинув что-то на пальцах, уточнил Гарик.

— Золотой запас. США и чей-то ещё. Кажется, наш тоже…

— США, говоришь? О как!..

Семён, уже не раз наблюдавший подобную картину, разглядел, как шея соседа вытянулась во всю свою немалую длину. Сухо клацнули челюсти, и в воздухе закружилась пара белых чешуек. Семён грустно улыбнулся.

— М-м! — Гарик облизнулся. — Вкуснятина…

Семёна опять накрыла волна дыма. Не выдержав, он встал и, не слушая продолжавшего что-то увлечённо болтать Гарика, двинулся к памятнику. Мужики насторожённо наблюдали за его приближением.

— Огоньку не найдётся, уважаемые?

Огонек нашёлся сразу. Прикурив, Семён поблагодарил и заметил:

— Вы бы не сидели здесь на памятнике-то. На лавочке и удобнее, и урна, опять же…

— Вы хотите сказать, что это, — тот, кого называли Александром Сергеевичем, брезгливо потыкал в клубок арматуры, — памятник? И кому же ставят… э-э… такие памятники?!

— Жертвам репрессий за нетрадиционную сексуальную ориентацию, — изо всех сил стремясь сохранить каменное лицо, ответил Семён. И, увидев на лицах абсолютное непонимание, вежливо пояснил: — Петухам. Очковым.