Петер Европиан: Кирпичное небо

С тех пор я боюсь напиваться. Теперь, глядя на мою веселую физиономию, они все думают об одном и том же. Пожалуй, в какой-то мере это меня спасает. У всех есть готовое объяснение, и никто мной не интересуется. Никто не спрашивает: «А чего это у него такой вид?» Они думают, что знают, чего. Замечаю, что кто-то исправил мне дужку очков. Спасибо ему, кем бы он ни был. Вообще-то, меня наверно жалеют. Растрепанный очкарик в мешковатой одежде. Неженатый. Некоммуникабельный. Попивает, а может принимает и что-то похуже, из разрешенного, ясное дело. Зато — всегда в рамках, вежливый. Безобидный. Должны жалеть. Появляется Валик. Мы снова здороваемся. Я глазами спрашиваю его, как дела. Он отвечает тем же способом, что все нормально. Люди потихоньку отчитываются. До нас еще далеко, время есть. Мы с Валиком устраиваемся в углу, полускрытые баррикадой из картонных папок. Чем занимается Валик, я не знаю. Я прикрываю глаза, толкаю тяжелую дверь с медными завесами и выхожу. За дверью солнечно. Всегда. Голубое небо, луг. Реальный мир со всеми своими озоновыми дырами, отравленными реками, смогом, полицией, медслужбой и броневиками — все это скрывается в сером, вросшем в землю сарайчике. Верная по существу ассоциация, да? А здесь я никому ничего не должен. И никто ничего не должен мне. Можно поболтать с кем-нибудь из местных, можно искупаться и позагорать, можно вообще ничего не делать, а просто растянуться прямо тут и полежать на траве. Я свободен. Тут мальчики не попадают под броневики. И никто не маскирует траур открытыми платьями. Однажды я встретил местного, который из любопытства заглядывал к нам. Я спросил, как ему у нас понравилось. — Hе знаю, зачем вы живете там у себя, — он показал рукой на сарайчик. Тоска берет такая, что даже заходить не хочется, какое там — жить. У вас… У вас даже небо кирпичное. Hе знаю.

Я поворачиваюсь к реке, разуваюсь и иду босиком. Мельком думаю о том, что осталось за дверью. Hо об этом здесь думать не хочется.

Похоже, меня снова зовут. Я быстро иду к сарайчику. Последний раз вдыхаю воздух — про запас — и открываю дверь. Снова ощущаю под собой жесткий стул. Валик дергает меня за рукав — очередной докладчик заканчивает, сейчас будет очередь Валика, а потом — моя. Стираю с лица глупую улыбку и принимаю собранную позу.

А ночью мне опять снится конец света. Люди молча движутся по улицам, как потерянные, без всякой цели и смысла. Навстречу идет полицейский. Он где-то потерял кобуру, у него расстегнут ремень и нет фуражки, но никто этого не замечает. Все бродят, и я тоже брожу. Вижу человека с закрытыми глазами, то и дело переходящего в темп жувика, чтобы избежать столкновений с людьми и фонарными столбами. Никто не обращает на него внимания. Небо грязно-багровое, и ясно видно, что оно сложено из старых закопченных кирпичей. Куда-то исчезли все звуки. Часы стоят. Я еще раз оглядываюсь вокруг. Потом думаю, что хорошо бы проснуться, и просыпаюсь. Открываю дверь. Оказываюсь снаружи под ярким летним солнцем и оглядываюсь на сарайчик. Там, где я сплю, еще далеко до утра. Думаю о том, что если там что-то случиться с моим телом, я не успею вернуться. И заботы — те и эти — перестанут что-либо значить. Или не перестанут. Может, когда-нибудь все будет именно так. Почему бы и нет? Я пожимаю плечами и поворачиваюсь к реке.