Владимир Власов - Я – собака Диоген

***

– И все же именно поэтому Россия стоит выше других стран своей духовностью, – уверенно заявил слепой. – По сути говоря, в России никогда не было истинно верующих людей, в этом – ее спасение. В нашей стране народ всегда был языческим.

– С этим я не очень согласен, – возразил ему Нивос Родеф. – А как же ты объяснишь, что в России всегда была сильна православная церковь.

– Православная церковь с языческими попами и безбожниками, – парировал на его возражение слепой. – Сравни русских хотя бы с закомплексованными католиками, фанатичными мусульманами, отрешенными буддистами или сомневающимися лютеранами.

– Ты хочешь сказать, что духовность России состоит в ее полном неверии?! – воскликнул Нивос Родеф.

– Вот именно, – злорадно произнес слепой и улыбнулся. – Россия настолько духовна, насколько она безбожна. Это особый вид религиозного неверия в Бога. В мире всегда все относились к русским с большой осторожностью и подозрительностью, потому что не могли понять русскую душу, вернее, разглядеть в русском ортодоксального верующего. Именно за счет своего особого духа русская душа и становилась духовной.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Грек-философ.

– А то, милостивые мои государи, что, благодаря своей крепости задним умом, русские всегда оставались себе на уме.

– Как это понять? – удивился Нивос Родеф.

– А так, – вещал слепой Гомер, – в силу своей тесной связи с природой русские никогда основательно не верили в Бога, а лишь в силы самой природы. И именно потому, что истина обычно всегда покоится в противоположном конце от религии, они всегда стояли ближе к истине, чем другие народы. Благочестивость русских была весьма поверхностной, и религия вторгалась в их жизнь только посредством умопомрачения в годины страха и необходимости обретения душевного равновесия и самоуспокоения. Но даже и в такие смутные времена в сознании русских присутствовала философская двойственность, когда свою религию они приспосабливали под свои нужды, то есть посредством своих личных чувственных устремлений они вершили идейное построение своей теологической концепции, творя свои собственные аутодафе. Ни одна религия не изобилует таким сонмом своих доморощенных святых, как русская православная церковь. В этом отношении, православие чем-то приближается к индуизму, но в отличие от последнего оно не фанатично, и рассматривает божество не как символ веры, а как средство для скорейшего достижения своей конкретной цели. Если один святой не помогает, то можно обратиться к другому заступнику. Ведь так же? В этом отношении русские уже ближе к китайцам, которые, разочаровываясь в своих божках, наказывали их, сбрасывая с пьедесталов и вываливая в навозе, приговаривали: "Скотина, тебя мы поместили на роскошном алтаре, ты жрешь от пуза наши жертвоприношения, и после всего этого смеешь еще куражиться, неблагодарная тварь, не выполняешь наших просьб".

– Наличие большого числа святых еще не доказывает полного неверия в Бога, – возразил ему Грек-философ.

– Согласен, – воскликнул слепой. – Но это уже первый шаг к неверию. Когда теряешь надежду добиться что-либо от самого Бога, то обращаешься к кому-нибудь из его окружения. Ведь так же? Это и есть первый признак духовности, когда человек понимает, что не все так просто в этом мире: попросил милости у Бога и тут же ее получил. Нет, далеко не так, потому что природа алогична и непредсказуема, она не подчиняется человеческим законам и правилам. Человек – сам по себе, природа – сама по себе. Природа загадочна, и подчинить природу своим человеческим законам равносильно тому, как если бы кто-то хотел оседлать морскую волну и некоторое время продержаться на ее гребне. Это невозможно, и поэтому человеку остается одно – познать ее законы и подчиниться им, или для самоуспокоения добиться у нее мнимой благосклонности и жалкими мольбами, жертвоприношениями и клятвами умилостивлять ее неотвратимый бег.

– Значит, по-твоему, Бог – слепое орудие? – спросил недовольным тоном Нивос Родеф.

– Бог слепее меня в тысячу раз, – ответил Гомер. – К тому же он нечувствителен ни к чему, это грубая сила, которую можно сравнить в нашем представлении со стихией, как взрыв плазмы в космосе или превращение звезды в черную дыру.

В это время электричка остановилась на станции со странным названием "Сорок седьмой километр". В вагон вошел странный пассажир с бараньей головой на плечах, прошел через весь салон и примостился на скамейке рядом с тремя мудрецами и собакой. Никто на него не обратил внимания.