Антон Конышев - Неправдоподобное происшествие в деревне Пичугино

Он как раз закончил первый обход вокруг склада, когда в небе сверкнуло, громыхнуло, и дождь внезапно иссяк. Ильич стянул с головы капюшон старой штормовки, глянул наземь, прикидывая, как половчее перепрыгнуть гигантскую, всё ещё пузырившуюся лужу… и замер. Фонарик запрыгал в руке, сердце встревожено заколотилось, сознанием овладела ледяная решимость.

На земле отчётливо просматривались две цепочки следов. Одна, значит, его, а другая…

А другая, чья же?

Позарились–таки, алкаши, выругался про себя старик, ловко перехватил ружьё обеими руками, сунул фонарь подмышку, чтоб дорогу видно было, и крадучись пошёл по следам.

Очень скоро выяснилось, что ходит он по кругу. То есть вокруг склада и ходит. Следы уже не были столь отчётливыми, они перемешивались, наслаивались друг на друга, сливались, превращаясь в крохотные узорные лужицы.

Получалось, что и злоумышленник тоже ходит вокруг склада.

– Не понял, – задумчиво сказал Ильич, осматривая два здоровенных амбарных замка на воротах, – не тронуто.

Не выпуская двустволку, одной рукой он нащупал в кармане штормовки связку ключей, вытащил, помедлил секунду и осторожно, стараясь не шуметь особо, вставил ключ в нижний замок.

– Попался, сукин сын, – угрожающе просипели сзади, и Ильич почувствовал, как в спину ему упёрлось что-то небезопасное. – Ложь ружьё на землю. Ложь, кому говорю!

Ильич попробовал было обернуться, но сзади на него цыкнули и что-то знакомо щёлкнуло. Так щёлкали взводимые курки на его двустволке.

Пятью известными и всеми неизвестными ещё чувствами почуяв неладное, старик всё же дёрнулся в сторону, выронил фонарь, но ухватил ружьё за ремень и кинулся прочь со всех ног.

– Куда?! – по–звериному рыкнул неизвестный, устремляясь вдогонку. – Пристрелю, гада! Расхитители, мать вашу! Смерти моей дождаться не можете?

Запинаясь и поскальзываясь в хлюпающей жиже, Ильич мчался к дому, к людям, ничего не говоря и не оглядываясь. Его гнал страх. Нет, не страх даже, а суеверный первобытный ужас наступал ему на пятки и дышал в затылок, разом лишив голоса и разума.

– Пресвятая богородица, спаси и помилуй, пресвятая богородица, спаси и помилуй, – одними губами, задыхаясь от бега, натужно сипел он.

– Пристрелю, гада! – ревели сзади.

Грянул выстрел.

Ильич инстинктивно пригнулся, не замедляя шага.

Ещё один выстрел.

Рядом с ухом взвизгнуло, старик отшатнулся, зацепился ногой за торчащую из земли арматуру и плашмя полетел наземь, выпустив двустволку из рук. Ружьё, нелепо кувыркаясь, с хрустом ударилось о старый кособокий тополь и дало залп сразу из двух стволов.

Распластанный в грязи, даже не протерев стёкла чудом уцелевших на лице очков, Ильич почти в обморочном состоянии наблюдал, как со стороны склада, тяжело шлёпая кирзачами по лужам и на ходу перезаряжая двустволку, к нему приближается он сам.

На другом конце деревни кто-то вопил, будто резали.

Николай проснулся от доносившихся с улицы грохота и переходящего в поросячий визг завывания. К тому же лежал он на самом краю дивана, свесив руку на пол, и край дивана больно врезался ему в бок.

– Одурели совсем, – сонно проговорил он, пытаясь перевернуться на спину. – Кто орёт-то?

Перевернуться, однако, не получилось. Лена по привычке спала, тесно прижавшись к мужу и практически его вытолкнув.

«Эх, Ленка, – немного досадливо подумал Николай, – тебе на полу стелить надо. Специально ведь диван два дня в городе выбирали. Самый широкий, раскладной, не на пружинах…»

Но потом в памяти всплыла вчерашняя сцена, и досада растаяла, уступая место другому, более физиологическому чувству. Лена, выходящая из бани, лишь чуточку укутанная в тоненькое ажурное полотенце, с мокрыми распущенными по плечам волосами. В тот миг она напомнила ему виденную ещё в школьном учебнике репродукцию картины какого-то средневекового итальянца. То ли рождение Венеры, толь рождение Афродиты… Да шут с ней, с репродукцией. Лена его и правда и фигурой, и лицом, и даже улыбкой здорово походила на нарисованную богиню.

Николай слегка потянулся, восстанавливая кровообращение.

Лена, словно прочитав мысли мужа, шумно вздохнула, прижалась ещё плотнее и, приобняв, стала гладить его по груди. Николай уже собирался повернуться к жене, как вдруг рука её замерла, потом заметалась по его груди, нащупала волосы и рывком отпрянула.

Получив коленом по почкам, Николай рухнул на пол.

– Ленка, – зашипел он, стараясь не разбудить детей, – ты чего, сбрендила совсем?