Антон Постников - Было бы на что обижаться

Судя по конструкции вопроса, который задавали мне поэты – два тощих молодых человека, предметом беседы являлась не художественная ценность их произведений, а то, можно ли считать их творчество продолжением неких древних литературных традиций.

Вот и славно. Потому что не нравились мне представленные опусы. А гости смотрели на меня с сыновней любовью и жаждали откровения. Они были очень похожи, только вокруг одного был намотан шарф, напоминающий скорее орудие самоубийства, чем предмет одежды, а другой вертел в руках здоровенный канцелярский дырокол, который он зачем-то притащил с собой. Похоже, считал сей механизм непременным атрибутом древних акул пера.

Я разразился пространной речью об исторических реалиях, в которых зародилось творческое объединение ОБЭРИУ, а также о том, что для актуального переноса формы и смысловой нагрузки сквозь столетия им совершенно необходимо внимательнейшим образом реалии эти изучить. Попытаться писать на бумаге огрызком карандаша. В неподходящих местах, например, в общественном транспорте, лучше стоя. Залезть в шкуру голодного и неустроенного в бытовом плане творца, жаждущего постоянного обновления, а уже потом транслировать эти ощущения в день сегодняшний.

Только так – вещал я – вы сможете справиться с благороднейшим делом переноса зеркала бурной эпохи сквозь толщу времени.

Когда они ушли, а до прихода кулинаров оставалось ещё минут десять, Анюта моя высказалась в том духе, что я, даже не особенно маскируясь, попытался занять на будущее руки гостей моих трудом тяжким и долгим, дабы не встречаться ещё раз с их творчеством. Почему же прямо им не сказать, что они бездари?

В ответ я предложил ей придумать хотя бы пару строк в духе сочинения юноши с дыроколом:

Латинским говором приговор

Тревожит судей в саду идей.

Бежали тени в минувший день

Я здесь ни эллин, ни иудей.

Не вор…

– Как же, как же… – усмехнулась Анюта. – Богово логово, хворые вороны, около сокола, ага…

Ершистая она сегодня какая-то, не иначе влюбилась куда-нибудь снова или увольняться надумала.

– Это очень непросто, уверяю тебя. А трудом они и так заняты. Это во-первых. А во-вторых, меня об этом не спрашивали. Знаешь, почему так легко уязвить любого, кто пытается найти себя в каком-нибудь художестве, или даже просто донести свои мысли до окружающих? Потому, что это частица себя, отделяемая бескорыстно и отдаваемая на суд многим. Не мне определять их пути. То, что они пишут сейчас – довольно слабо в общем и целом, но ведь «на земле нет ничего хорошего, что в своём первоисточнике не имело бы гадости», как говорил гениальный Антон Павлович. Может быть тот, с дыроколом – будущий блестящий специалист по искусству переходных периодов, а второй когда-нибудь объяснит мне, что на самом деле творилось в голове у Введенского…

– Насчёт бескорыстно – это про самодеятельность? – не без яда переспросила Анечка, намекая на старательно выставляемое напоказ и не менее старательно обсуждаемое богатство известных и популярных – И, кстати, зачем тебе голова Введенского?

– Насчёт бескорыстно – это про честное творчество. Оно может продаваться хорошо, может плохо, но оно честное, это чувствуется. А вот когда человек творит с расчётом на признание или размер вознаграждения – это почти всегда ремесло, то есть уже не совсем творчество. Продукт развлекательного назначения. Исключения бывали, но это настоящая редкость. А про Введенского – долго объяснять. И я не уверен, что получится. «Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее». 3Кажется, так. На тему того, что он имел в виду, можно долго рассуждать, не правда ли? Потом. Мастер клубнички на подходе.

Но это не был кулинар. В комнату стремительным шагом вошла молодая женщина, я не сразу узнал в ней Кассандру Новикову. Глаза её были широко открыты, но взгляд совершенно отсутствующим, губы растягивала неестественная улыбка, в руках она до белизны в пальцах сжимала три толстых и солидных блокнота. Вообще-то она была красива, гораздо красивее, чем на фото, и это было видно даже сейчас, когда весь вид её говорил о недавно перенесенном сильнейшем потрясении.

– Константин Игоревич! – ее голос прозвучал как струна, которая вот-вот лопнет. – Последняя воля Архонта Ильи Петровича Сидоренко состояла в том, чтобы сразу же после его смерти эти дневники были переданы вам! Я исполняю его волю…