Сергей Лукьяненко: Остров Русь

— А-а, в богатыри... — сразу утратив интерес, зевнул дежурный. — Ну давай, давай, проезжай...

Слегка задетый неласковым приемом Иван проехал в ворота и оказался на площади. Тут было шумно и весело. Вдоль домов, опасливо поглядывая на дежурных богатырей, стояли коробейники с заморским товаром. Сновали юркие воришки и вальяжные девки. Продавец медовых пряников зазывно выкрикивал:

— Пряники, пряники! Один за грош, два на копейку! Сладкая парочка! Игра или дело, жуй пряник смело!

Иван купил на копейку пряников и подъехал к сборщику дани, возле которого выстроилась небольшая очередь приезжих. Увидев Ивана мужички расступились, и он гордо подошел к столу без очереди.

— Цель приезда в стольный град? — буркнул сборщик, царапая что-то палочкой на свежей бересте.

— В богатыри, — наученный неудачей у ворот, ответил Иван.

— Родственники в столице есть?

— Нет.

— Приглашение от Микулы Селяниновича?

— Тоже нет, — растерялся Иван. — Вот, грамотка к нему, разве что...

— Неважно. Рупь.

Иван подавился пряником и потянулся к булаве.

— За что рупь-то?! Я на рупь корову могу купить!

— За пользование дорогами стольными, за право гостить в стольном граде и на нужды князя Владимира и его богатырей.

— А... — успокоился Иван. — Это значит, мне ж потом этот рупь и вернется.

— Ты что, дурак? — подняв глаза, спросил сборщик.

— Иван-дурак, — гордо ответил тот. — Неужто весть до вас дошла?

— Дошла, — глядя на Ивана честными глазами, ответил сборщик. — За весть — еще полтина. И не жалей, все равно, как станешь богатырем, все к тебе вернется.

Успокоенный Иван отдал рупь с полтиной, получил нацарапанное на бересте разрешение проживать в Киеве три дня и три ночи, после чего отъехал в сторонку и стал, догрызать пряник, оглядывая площадь. И тут его взгляд приковала удивительная картина.

На площадь въезжала печь. Обыкновенная русская печь, из высокой трубы которой валил дым. За печью привязанная крепкой веревкой тащилась телега на половину груженая березовыми дровами. Самым удивительным было то, что никаких колес у печи не было, и двигалась она непонятно как. Телега, поскрипывая, тащилась за печью, обдирая боками ворота.

Иван осенил себя крестным знаменем и на всякий случай подъехал поближе. Быть может представится случай подвиг совершить?

Печь въехала на центр площади и остановилась. С печи спрыгнул молодой парень в залатанных портках и красной рубахе и принялся торопливо набирать с подводы охапку поленьев.

Народ начал хихикать. Какой-то ребетенок запустил в печь огрызком яблока. Толстощекий мужик, по виду — богатый купец, крикнул,

— Что, твоя кобыла дрова жрет?

— А на печенегов с таким конем не слабо пойти? — поддержал купца один из дежурных богатырей.

Печной наездник, не обращая внимания на насмешки, принялся разводить в печи огонь. Иван потер затылок и, уловив настроение толпы, тоже отпустил шутку:

— Масть у твоей клячи странная!

Парень в красной рубахе вновь вернулся к телеге, выбрал полено посучковатее и подошел к Ивану.

— Емеля меня зовут, — представился он. — А ты кто такой, охальник?

Иван прикинул размер полена и, усмехнувшись, ответил:

— Как зовут меня, тебе знать не велено. А коли хочешь узнать, как моя булава прозывается...

Докончить он не успел. Емеля что-то шепнул себе под нос и запустил поленом в Ивана.

С молодецким посвистом дурак выхватил булаву и огрел летящее к нему полено. То отскочило на метр, повисело в воздухе и снова бросилось к Ивану.

«Нечистое дело», — догадался Иван и принялся лупить полено что есть мочи.

Народ потихоньку разбегался. А возле печи шла жестокая сеча. От полена остались одни щепки, но Емеля ловко выхватил с телеги другое, а затем — все новые и новые порции дров, запуская ими в Ивана. Вошедший в раж дурак перехватил булаву в левую руку, а в правую взял сабельку острую. Теперь он вначале оглушал полено булавой, а потом рубил его на мелкие небоеспособные щепки. Землю устлали вяло шевелящиеся стружки.

А в это время из окна одного из домов за сражением наблюдал незнакомец в черном, чье имя пока останется для нас загадкой. Черная ряса зловеще колыхалась вокруг его тощего тела.

— Алена, — сказал незнакомец, обращаясь к кому-то в соседней комнате, — эти молодцы на площади мне кажутся подозрительными.

— Да когда ж ты от людей добрых отстанешь, Гапон! — раздался в ответ низкий и мрачный женский голос.

Словно не слыша в голосе женщины раздражения, Гапон добавил: