Джеймс Блэйлок - Машина лорда Келвина

Дождь лил без передышки уже много часов кряду, и Северный тракт [1] Основная дорога, связывавшая Лондон с Эдинбургом. Здесь далее примеч. перев. выглядел грязной лентой, терявшейся во мгле. Карету болтало из стороны в сторону, она отчаянно подпрыгивала на ухабах, однако Лэнгдон Сент-Ив и не думал сбавлять ход. Он крепко держал в руках вожжи, вглядываясь вперед из-под шляпы, с полей которой сплошным потоком стекала дождевая вода. До предместий Крика еще пара миль; там можно будет наконец сменить лошадей, — в том случае, конечно, если это понадобится.

Луна пряталась за тучами, и ночь казалась до жути беспросветной. Сент-Ив отчаянно напрягал глаза, пытаясь рассмотреть в клубящейся тьме экипаж, который мчался по той же дороге где-то там, впереди. Если только Сент-Иву удастся перехватить до того, как они въедут в Крик, волноваться из-за свежих лошадей не придется — мертвецу ведь довольно и простого деревянного ящика.

Сознание полнилось вяло текущими мыслями; Сент-Ив ужасно устал, но ненависть и страх питали его решимость. Силы таяли, сосредоточиться на дороге удавалось лишь волевым усилием. Переложив поводья в левую руку, он правой отер с лица капли дождя и помотал головой, тщась разогнать царивший там туман. Все чувства притуплены. Зажмурившись, Сент-Ив снова тряхнул головой, — да так, что едва не слетел с козел от нахлынувшей слабости. С чего бы это? Он что, болен? Не лучше ли натянуть вожжи и передать их Хасбро, верному слуге, а самому плюнуть на все, забраться внутрь и попытаться уснуть?

Руки внезапно сделались ватными. Поводья словно просочились сквозь пальцы и упали на колени, а лошади, обрети свободу, понеслись вскачь, увлекая за собой прыгающую на рессорах карету. С Сент-Ивом явно происходило что-то неладное, нечто похуже простого недомогания. Он попробовал было докричаться до друзой, но голос, словно во сне, звучал жалко и слабо — писк, а не голос. Попытался схватить ускользающие вожжи, но и это ему не удалось. Сент-Ив будто раскис, растворился во мгле…

И тут впереди, немного в стороне от дороги, в тумане проступила чья-то смутная фигура: человек в шляпе бежал через поле к обочине, размахивая руками и что-то крича во тьму, словно споря с ветром. Сент-Иву смутно подумалось, что это чревато серьезными неприятностями. Вдруг там засада? Он откинулся назад, изо всех сил цепляясь за козлы, но мышцы обратились в желе. Если там и впрямь засада, то дела плохи, прямо-таки чертовски плохи, ибо при всем желании он ничего не мог сделать в этой ситуации.

Наконец карета поравнялась с человеком в шляпе: тот стоял на обочине, вытянув руку с клочком бумаги, — по всей видимости, запиской. Струи дождя жестко хлестнули Сент-Ива по лицу, когда тот, собрав остатки сил, потянулся вбок, намереваясь выхватить листок. Рука прошла сквозь бумагу. И в этот самый момент, перед тем как окончательно лишиться чувств, Сент-Ив взглянул в лицо незнакомцу и понял, что отлично его знает: лицо принадлежало ему самому. Это он сам стоял на обочине дороги с запиской в протянутой руке! Запечатлев в гаснущем сознании образ собственной испуганной физиономии, Сент-Ив провалился во тьму и полностью перестал что-либо воспринимать.

Они пустились в дорогу в четыре часа пополудни и до наступления темноты одолели шестнадцать миль, но теперь продолжение погони казалось пустой тратой времени. Стояла темная, глухая холодная ночь, и струи не стихавшего дождя, грохотавшие по крыше кареты, превращали улицу в речной поток до шести дюймов глубиной, несущийся вниз по Хай-Холборн к площади Сэвен-Дайлз. Лошади переступали, низко опустив головы; с них потоками стекала дождевая вода, доходившая внизу почти до самых бабок. Улицы и лавки были безлюдны и темны, барабанная дробь дождевых капель наполняла голову неясным шумом, и самому Лэнгдону Сент-Иву в этот момент снилось, что он, беспомощный человечек, оказался заживо погребен на дне угольного трюма и слышит, как по спускному желобу беспорядочной грудой несется на него новая лавина угля…